Для подготовки офицеров гвардейской кавалерии в 1823 г. учреждена Школа гвардейских подпрапорщиков (в строевом отношении - рота) с двухлетним сроком обучения. Число учащихся определялось штатным составом подпрапорщиков в гвардейских кавалерийских полках (по 24 человека на полк). В школе преподавались уставы, тактика, полевая фортификация и артиллерия, глазомерная съемка и ситуационное черчение, военное и гражданское законодательство, а также история и география. Лица, выдержавшие вступительные экзамены (по общеобразовательному курсу), по достижении 17 лет зачислялись в полк и принимались в школу, сохраняя полковую форму.
В 1826 г. при школе сформирован эскадрон юнкеров гвардейской кавалерии и она получила наименование Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров со штатом в 192 подпрапорщика и 99 юнкеров. С 1838 г. прием стал осуществляться по конкурсному экзамену из детей 13-15 лет, желающих служить в гвардии. В роте подпрапорщиков теперь насчитывалось 120 человек, в эскадроне юнкеров - 108. Из этого числа 20 казеннокоштных мест предоставлялось кандидатам Пажеского корпуса, а все остальные учащиеся были своекоштными и должны были ежегодно вносить 1204-1254 руб. Срок обучения стал четырехлетним. Лучшие выпускники школы производились в офицеры наравне с камер-пажами Пажеского корпуса, а прочие - наравне с пажами. За первую четверть XIX в. она выпустила 133 офицера и за вторую - около 500 (в 1.859 г. в связи с упразднением звания подпрапорщика школа стала называться Николаевским училищем гвардейских юнкеров).
Дворянский полк.
В связи с почти двойным увеличением армии в ходе наполеоновских войн и ростом потребности в подготовленных офицерах Высочайшим рескриптом 14 марта 1807 г. установлено, что дворяне, достигшие 16 лет, вместо определения прямо в войска должны являться в Петербургские кадетские корпуса для ознакомления с порядком службы и подготовки к офицерскому званию. Туда же было разрешено принимать студентов и других выпускников гражданских учебных заведений. Эту миссию принял на себя 2-й кадетский корпус, при котором был сформирован "Волонтерный Корпус", наименованный в следующем году Дворянским полком (из 2 батальонов); уже в 1808 г. он выпустил 276 офицеров. В 1811 г. при нем сформировали Дворянский кавалерийский эскадрон на НО человек. Первоначально в Дворянском полку обучали 600 человек, в 1813 г. - 1700, в 1815 г. - 2400, а по штату 1816 г. полагалось иметь 2000 человек плюс 236 человек в кавалерийском эскадроне. Они получали в основном только военную подготовку и ускоренными выпусками направлялись в войска с офицерским чином.
В 1826 г. кавалерийский эскадрон в Дворянском полку упразднен, с 1832 г. там полагалось иметь 2 батальона по 500 человек. С 1833 г. выпуски офицеров из провинциальных кадетских корпусов не производились, а их воспитанников для окончания курса переводили в Дворянский полк. До 1851 г. в него принимали также детей 13-15 лет "со стороны" по конкурсному экзамену. Третьи специальные классы были открыты в Дворянском полку на два года раньше, чем в столичных кадетских корпусах, -уже в 1852 году. 17 апреля 1855 г. Дворянский полк преобразован в Константиновский кадетский корпус, который с 1857 г. переведен в Петербург, а в 1859 г. первым из всех корпусов преобразован в Константиновское военное училище. За первые 25 лет своего существования Дворянский полк подготовил 9070 офицеров.
Юнкерские школы.
Юнкерские школы армейских подпрапорщиков существовали некоторое время при войсковых штабах и не имели единой организации. С 1820 по 1830 г, такая школа существовала при штабе 1-й армии в Могилеве. Она состояла из старшего и младшего классов и в строевом отношении представляла собой роту (120 человек). В 1818-1828 гг. юнкерская школа существовала при штабе 2-й армии в Тульчине (с трехлетним сроком обучения). Недолгое время существовали школы при корпусных штабах 1-й армии, содержавшиеся на экстраординарные (неплановые) войсковые суммы. В школах преподавали в основном практические военные предметы; во 2-й армии юнкера во время лагерных сборов несли службу наравне со строевыми офицерами. Но в целом юнкерские школы в это время не получили развития.
Наконец, следует сказать о том, что офицеров готовили и некоторые учебные заведения, не входившие в военное ведомство. Офицеров выпускал, в частности, знаменитый Царскосельский лицей, основанный в 1811 г. как привилегированное учебное заведение для представителей знатных дворянских родов. В первой четверти XIX в. он дал 35 офицеров, а с 1822 по 1843 г. даже приобрел преимущественно военный характер и был передан из ведомства Министерства народного просвещения в ведение Совета о военных училищах, выпуская главным образом офицеров; с 1843 г. лицей офицеров не выпускал.
Военно-инженерные кадры готовили Институт инженеров путей сообщения, Горный и Лесной институты. Горный институт в 1804 г. был переименован в Горный кадетский корпус с правом производства выпускников в офицерские чины (в 1833 г. он снова стал именоваться Горным институтом, а с 1848 г. - Институтом корпуса горных инженеров, превратившись в закрытое военно-учебное заведение). Институт инженеров путей сообщения и Лесной институт в 1842 г. переведены на восьмилетний срок обучения (4 общих, 3 теоретических и 1 практический классы). Институт инженеров путей сообщения в 1849 г. преобразован в кадетский корпус. Выпускники этих учебных заведений производились в офицеры, но служили в основном в соответствующих ведомствах, а не в армии.
К 1854 г. общий штат общевойсковых военно-учебных заведений был рассчитан на 8288 человек (реально обучалось 7751), в том числе Пажеский корпус -150, Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров - 228, Дворянский полк - 1000, Финляндский кадетский корпус - 120, Павловский - 500, 1-й и 2-й Петербургские - по 600, 1-й Московский (с малолетним отделением) - 650, Сибирский - 240, Оренбургский и Киевский - по 200, Тульский и Тамбовский - по 100, Александровский малолетний, 2-й Московский, Новгородский, Орловский, Воронежский, Полтавский, Брестский, Полоцкий и Александрийский Сиротский - по 400 человек. За 1845-1854 гг. они выпустили 5563 офицера.
Воспоминания генерал-лейтенанта Свечина М.А. (16 мая 1876, Санкт-Петербург - 15 апреля 1969, Ницца) о Николаевском Кавалерийском Училище
Николаевское Кавалерийское Училище
31 Августа 1893 года, я вступил в Николаевское Кавалерийское Училище, образованное из бывшей Школы гвардейских подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров. Училище наследовало старые традиции, запечатленные еще стихами, прошедшего в нем курс, величайшего русского поэта Лермонтова. Было в них не мало юмористических и сатирических выпадов, но, в общем, уклад жизни Училища, или как y нас принято было говорить- «в славной Школе», вел к строжайшей дисциплине и молодцеватости. Считалось, что кавалерист должен быть - лихой, ловкий, воспитанный в чисто воинском духе.
Подход к этому, издавна, велся в строгой субординации и точном подчинении не только начальству, но и старшим нашим товарищам - юнкерам старшего курса. Младший курс должен был видеть в них - свое ближайшее начальство. Младший курс считался еще не проникшимся воинским кавалерийским духом, юнкера коего назывались «сугубыми зверьми». Они должны были слушатъ и повиноваться юнкерам старшего курса, кои наставляли их в установленных в Школе традициях. Кроме того, среди юнкеров старшего курса имились начальники: эскадронный и взводные вахмистры (в частном обиходе «капралы») и портупей-юнкера (также в частности - «эстандарт-юнкера»). Они имели на погонах еоотвѣтствующие отличия поперечными нашивками, почему и назывались нашивочными. Эти звания получали юнкера старшего курса, приказом по Училищу, за успехи — в науках, строевых занятиях и умению хорошо ездить верхом. Согласно Дисциплинарному Уставу эти начальники обладали правами по наложению наказаний - назначения не в очередь на наряды (дежурства и дневальства) и оставление без отпуска.
В общем следует признать, что переход из кадет корпуса в юнкера училища — был безусловно суровым. К тому же, y нас, среди юнкеров старшего курса попадались люди не совсем уравновешенные, без нужды переходили границы благоразумия, но это надо считать как исключение. Однако этот строгий режим, называемый «цуком», молва преувеличивала и доходя до высшего военного начальства, включая военного министра, вызывала требование к начальникам училища - принять меры для искоренения этого «цука». Но вопрос был очень деликатный и не все начальники училища подходили к нему хладнокровно, a резкие меры вызывали не улучшение, a ycyгубляли положение, приводя к уродливым формам. Так например уже по моем окончании училища, один начальник училища отменил право «нашивочных» юнкеров налагатъ наказания, принадлежавшие им по Дисциплинарному Уставу; это привело к тому, что налагались незаконные наказания, вроде назначения сделать десятки гимнастических приседаний, действительно унизительных. Но упоминаю об этом как исключение, в общем редко можно было встретить y бывших питомцев Школы неприятное воспоминание о жизни в стенах училища. A, c другой стороны, суровый режим воспитывал «отчетливых» будущих кавалерийских офицеров.
Через месяц, когда прибывшие в училище юнкера утверждались в первоначальном воинском обучении и владении оружием, (что особенно было трудно для лиц поступивших из гражданских учебных заведений, т. к. кадетам это было известно), назначалась церемония принятия присяги. Для этого в манеже выстраивались в пешем строю, с полной амуницией и оружием, эскадрон и сотня, выносился Штандарт, читались слова присяги и присягнувшие юнкера младшего курса прикладывались ко Кресту и Евангелію. С зтого дня поступившие юнкера зачислялись на действительную, военную службу и с этого дня насчитывалась выслуга пенсий. И юнкера поступали под действия военного законодательства.
Занятия в училище были установлены: - 4-ре часа лекций в классном флигеле и 4-ре часа строевых занятий, в том числе ежедневно час верховой езды. Два раза в неделю, по вечерам, были репетиции по прочитанным курсам лекций, за которые ставились отметки (баллы).
Кроме военных наук -- тактики, военной истории, фортификации, артиллерии, топографии, военной администрации, подрывном деле, мы проходили - историю Церкви (Закон Божий), историю русской литературы, законоведение (особенно полковые суды), французский и немецкий языки и, еще в мое время - химию и механику, впоследствии отмененные; в мое время - эти две науки y юнкеров носили названия - сугубых.
В середине Мая, училище переходило в лагерь Красного Села. Этот лагерь широко известный, среди военных и юнкеров Петербургских училищ, был одним из больших центров летней подготовки, учебных стрельб и маневров войск. Подъезжая к лагерю вы слышали: треск барабанов, звуки горнов и труб, заливчатую трель флейтистов; слышались ружейные выстрелы и очереди пулеметов, доносился отдаленный гул артиллерийской стрельбы. Поднявшись в ряд слобод, образующих Красное Село и обернувшись назад, перед вами откроется красивая картина палаточного лагеря пехотных полков и батарей императорской гвардий. A здесь, между слободами, раскинулись дворцовые постройки и бараки штабов. Сюда же примыкал своим правым флангом Авангардный лагерь армейских частей, бараки военных училищ, заканчивающиеся постройками Офицерской Кавалерийской Школы.
Трудно подыскать столько разнообразия в топографическом смысле, как окрестности Красного Села. Здесь вы найдете в фигурации местности, все нужное для обучения войск: - леса и перелески, овраги и холмы С причудливыми хребтами. По преданию на этот участок местности, в 25-ти верстах от Петербурга, указал наш великий Суворов. Сюда на смотры и маневры прибывали Наши Венценосные Вожди, сюда приглашались военные представители иностранных держав.
Впереди Авангарднаго лагеря растилалось обширное, холмистое пространство, примерно на три версты в ширину и длину, носившее название военного поля, казавшееся плоским, но было всхолмлено так, что в его складках скрывались на учениях целые кавалерийские полки. Сухой грунт поля, вытоптанный на учениях, во время которых, на широких аллюрах, поднималась такая пыль, что всадник не видел ушей своего коня.
Южную сторону поля окаймляла «Лабораторная роща», склады и артиллерийские снаряжения, т. к. за рощей находился полигон для практических стрельб артиллерии. В поле, на самом его высоком холме, уже давно был построен «Царский валик», откуда Державные Вожди Российской Армии смотрели прохождение церемониальным маршем войск и где, в былое время, Императоры, в конце лета, поздравляли выпускных юнкеров и пажей с производством в офицеры.
Отсутствие на поле ориентировочных пунктов затрудняло построение войск к смотру. Требовалась посылка топографа для точного определения правого фланга построения, чтобы кипрегелем визируя на три отдельных предмета, в том числе на дымовую трубу бумажной фабрики Печаткина, засечь нужную точку. По-этому, досужие зубоскалы уверяли, что если рухнет труба фабрики, то и выстроить большую массу войск лагеря - будет невозможно.
Эскадрон и сотня нашего Училища, в конном строю с полным вооружением выступив из Петербурга, походным порядком с привалом у Лигово, двигались переменными аллюрами и песнями.
По дорожке Красносельской едет эскадрон гвардейский, Эскадрон - лихой!
Снега белого белее, Блещут наши портупеи, Шашками гремя!
А, полковник приказал - Сделать в Лигове привал: Бутерброды есть!
Тут шакалы подбегают, Нам бутылки предлагают, С игристым вином!
Но полковник не зевает, Он шакалов прогоняет, Жилистым хлыстом!
И кидает им в затылки - Драгоценные бутылки, Как ему не жаль?
Прибыв в бараки нашего лагерного расположения, мы, первый месяц нашего обучения, посвящали: на младшем курсе - топографическим съемкам, a на старшем - верхом производили маршрутные съемки и решали в поле заданные нам тактическиея задачи.
Закончив эти работы, которые отмечались баллами, мы приступали к интенсивным строевым занятиям. Среди которых ежедневно проводились конные учения, где юнкера с полным вооружением, полагающегося кавалеристу, с винтовкой за спиной на солдатском седле. Все это давало, каждому из нас, полное понятие о тяжести кавалерийской службы. когда на широких аллюрах и всяческих перестроениях винтовки набивали спину, a сжимаясь в сомкнутых строях страдали и ноги. Моясь в банях мы могли наблюдать друг y друга синяки и ссадины, причиненные на учениях. И понятно на нас молодых, ложилось тяжелее чем на солдатах.
20 Октября 1894 года, в Бозе почил Император Александр III. 7 Ноября поезд с телом Императора прибыл из Ливадии в Петербург, наше Училище, в конном строю, к полдню прибыло к Николаевскому вокзалу и мы были свидетелями прохождения траурного шествия, a затем следовали за гробом вплоть до Петропавловской крепости. в церкви которой покоились лица Царской Семьи, со времен Петра Великого.
Когда я перешел на старший курс, великий князь Николай Николаевич был назначен Генерал-Инспектором Кавалерии. Страстно любящий кавалерийское дело, великий князь энергично принялся за работу, безусловно поставив ее на большую высоту; можно лишь отметить, что его резкий характер, иногда, переходил границы, наводя на смотрах трепет среди кавалерийских начальников, т. к. те, которые сплоховали, - отрешались от своих должностей или не получали дальнейшего продвижения по службе. «Пошло избиение», как говорилось в те времена. Многие полагали, что энергичная работа вел. князя не пострадала, если бы им не применялись эти резкости; надо иметь в виду, что положение вел. кн., как такового, затрудняло ответом или даже объяснением лица, коему был брошен резкий упрек. Мало кто решался бы на возражение, а, потому, вел. князю и не следовало пользоваться своим привилегированным положением. Постепенно, с годами, характер вел. князя значительно смягчился.
Однажды, молодым офицером, назначенным ординарцем к вел. князю на его выезд для смотров, я оказался свидетелем следующего: делая смотр Уланам Ее Величества, вел. князю не понравилась какая то эволюция в построении; вызвав командира полка ген. Баранова, он начал выговаривать ему и бросил бранное (неприличное) выражение. Тотчас командир Улан повернулся и начал отъезжать. Вел. кн. сперва недоумел отъезду от него командира полка, a затем приказал: «Ординарец верните мне командира полка». Я поскакал выполнять распоряжение. Вернувшемуся ген. Баранову, вел. кн. заявляет: «На каком основании вы позволяете себе отъезжать, когда я делаю разбор учения»? Но не потерявшийся и сохранивший полное спокойствие генерал ответил: ‘Когда Ваше Императорское Высочество говорите мне о кавалерийском деле, я Bac слушал, в ваших же «выражениях» я не компетентен». Вел. кн. понял свое неосторожное выражение, вырвавшееся нечаянно, обнял командира полка; все кончилось по хорошему, принял приглашение на завтрак в полк. Но не y всякого хватало решимости на такой ответ.
В середине лагерного обучения, из Главного Штаба поступил список свободных офицерских вакансий в полках. A в училищной канцелярии был составлен список в порядке среднего балла за выпускные экзамены, лагерные практические занятия по съемкам и прочее. По этим спискам и происходила разборка вакансий, имеющихся в полках. Каждый юнкер, в зависимости от своих успехов, мог видеть - дойдет ли до него возможность попасть в намеченный желательный для него полк? Состоя третьим по списку, меня этот вопрос не озабочивал.
(Выпускные пажи имели привилегию выбора желательной части, даже если в ней отсутствовала вакансия).
Выяснив в какой полк, по разборке вакансий, юнкер попадет, можно было приступить к заказу соответствующей полковой формы, дабы ко дню производства, что для нас намечалось на 12 Августа 1895 года, не опоздать надеть офицерский мундир.
Подходил день производства, когда мы, став офицерами, покидали нашу славную Школу, где мы так дружно сжились, теперь же расставаясь с нашими младшими братьями-зверьми, с которыми нужно было проститься и наставить их в хранении школьных традиций. После дружеских объятий всем хором пелась наша «Звериада», в которой сохранилось не мало строф нашего Лермонтова.
Затем читался последний наш «юмористический приказ по курилке» с заключительной фразой которого полагалось, что последний позвонок звериного хвоста отпадал и бывшая наша молодежь-«звери» становились «корнетами» с возложенными на них обязанностями; - хранить и поддерживать славу нашей Школы!
Производство в офицеры.
День производства в офицеры был большим событием в жизни молодежи, предназначавшей себя к военной службе. Действительно, мы из учеников делались самостоятельными, полноправными российскими подданными и офицерами, которым отдавала честь могучая наша Армия. Понятно, этот день, y нас запечатлевался на всю жизнь!
Конец маневров в 1895 году в Петербургском военном Округе заканчивался к 12 Августа и на этот день был назначен Высочайший смотр войскам лагеря. По окончании смотра, окончившіе курс пажи и юнкера Петербургских военных училищ, были вызваны к Царскому валику.
Это был первый год вступления на прародительский Престол нашего последнего Державного Вождя Императора Николая II, так зверски убитого со всей Августейшей Семьей.
Молодой Император, еще не освоившийся со возложенными на Hero, Божьей милостью, трудами, обратился к нам с милостивыми словами, которые были выслушаны с волнением и глубоко запали нам в душу. Государь подошел к нам, обвел своим чарующим взглядом выстроенных юных юнкеров и пажей, и с любовной улыбкой произнес: «Служите верой и правдой России и Мне. Любите Родину и будьте справедливы к подчиненным. Поздравляю вас с производством в офицеры». Громкое Ура вырвалось из наших грудей. Вечером, всем своим выпуском с приглашенными - командиром училишщного эскадрона и нашими сменными офицерами, мы собрались на общий обед y Эрнеста на островах, где, за дружеской трапезой и трогательными речами, прощались друг с другом и училищньм начальством. Этим офиицальная часть заканчивалась и мы расходились группами, для продолжения своего празднования по всем загородным садам, куда, до сей поры, вход нам был закрыт. Плац-адъютанты Петербургского коменданта, по установившемуся обычаю, смотрели снисходительно на наши шалости.
На следующий день утром мы еще раз собрались в стенах училища, в только что сшитых парадных мундирах, где был отслужен молебен, в присутствии всего училищного начальства. Адъютант училища выдал нам необходимые документы и отпускные билеты на полагающийся нам 28 дневный отпуск и мы разъезжались. В дополнение к 28 дням отпуска прибавлялось еще время на проезд к месту службы, исчисляемый по старинному, когда не было еще железных дорог, по 50 верст в сутки. Отчего выигрывали те y которых полковая стоянка была дальше от Петербурга. Выходившие в части стоявшие на Дальнем Востоке, имели несколько месяцев дополнительного отпуска.
Для выхода в гвардейские части требовалось еще получить согласие офицеров полка, для принятия в свою среду. Это положение не обусловливалось каким-либо законом, но давно вошло в обычай и поступленіе в полк, минуя желание его офицеров, ставило нарушителя в невозможное положение служения среди не сочувствующих ему. А, потому, едва-ли кто-либо мог решиться на подобный шаг.
Кроме того, каждый, наметивший себе часть, должен был отдать себе отчет - обладает ли он достаточными средствами, для службы в ней? Т. к. служба, особенно в гвардейских частях, не давала возможности существовать на получаемое жалованье. В этом отношении гвардейские части сильно разнились в зависимости от установленных в полках обязательных расходов. Недостаточная обдуманность в этом отношении грозила тем, что прекрасный офицер, не отдавший себе отчета - справится ли он в намеченной части с имеющимися y него средствами, должен был быстро покинуть полк.
Я, с несколькими товарищами по Училищу, наметившими себе выход Л-Гв. в Кирасирский Ее Величества полк, заблаговременно, до разборки вакансий, проехали в Гатчину (где полк квартировал) к полковому адъютанту M. M. Лазареву, который повел нас представиться старшему полковнику В. Г. Мандрыке. Последний, познакомившись и расспросив нас, отпустил сказав, что ответ мы получим своевременно. Вероятно, о нас, представлявшихся, были собраны необходимые справки, и заехавший к нам в лагерь Лазарев вызвал лишь меня и Н. Н. Лавриновского и передал согласие на наше принятие в полк.
И вот, с производством 12 Августа 1895 года, я получил честь надеть мундир и стать конетом Л-Гв. Кирасирского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка. Полк постепенно сделался для меня родным: - в нем я служил младшим офицером; по окончании Академии командовал в нем эскадроном, в 1910 году, в нем же, отбывал ценз командования дивизионом; по воле Государя и Шефа, мне оказана честь и радость получить в 1915 году в командование родной полк. A последнее, по установившемуся положению, давало мне право, и по окончании командования полком, остаться в его списках и сохранять мундир полка пожизненно.
Появление кавалерийского «ВУЗа»
В апреле 1809 года в Санкт-Петербурге был сформирован особый учебный кавалерийский эскадрон, предназначением которого являлась подготовка унтер-офицеров (ежегодно по 100 человек) и музыкантов для кавалерийских полков.
В начале 1860-х годов назначение эскадрона несколько расширилось: «Его задачей стала подготовка офицеров и нижних чинов для обучения ими верховой езде в кавалерийских полках, а также для теоретического и практического образования кавалерийских офицеров и подготовка из них инструкторов»
(из положения об Учебном эскадроне).
В 1875 году, когда начальником подразделения являлся полковник Константин Львович фон Штейн, эскадрон, базировавшийся до этого в Павловске, переехал в Аракчеевские казармы на Шпалерной улице. К этому времени здесь уже завершается строительство специального манежа и конюшен. В 1882 году учебный кавалерийский эскадрон становится Офицерской кавалерийской школой и получает статус военно-учебного заведения императорской армии.
К началу ХХ века по мере расширения задач и штата школы ее территория увеличивалась, казармы вмещали 1200 человек только нижних чинов (офицеры постоянного состава квартировались в отдельных флигелях), а конюшни могли вместить более 800 (!) лошадей.
Для занятий верховой ездой и строевой подготовки в распоряжении школы находились три собственных больших манежа, один малый и пристройка для вольтижировки и работы на корде (сейчас мы бы назвали ее «бочка»). Что и говорить, с материально-техническим оснащением учебного заведения, которое, кстати, находилось в прямом подчинении у генерал-инспектора кавалерии, проблем не было.
Надо отметить, что по качеству образования школа могла соперничать с другим известным специализированным центром подготовки кавалеристов – Николаевским училищем – и по праву считалась одним из элитных учебных заведений столицы.
Учебная программа
Школа состояла из нескольких отделов: эскадронных и сотенных командиров, инструкторского, отдела наездников нижних чинов, учебной кузницы и эскадрона школы. Продолжительность основного курса обучения для офицеров составляла два года (для казачьих командиров – десять с половиной месяцев), для нижних чинов – год и 11 месяцев. Дополнительно в учебной кузнице школы был разработан специальный курс по ковке и изготовлению подков, который длился 10,5 месяца.
Надо сказать, что программа теоретических занятий была довольно сложной и насыщенной, включала в себя такие дисциплины, как «теория верховой езды», «иппология», «теория ковки», «воинские уставы и наставления до кавалерии относящиеся», «сведения по истории конницы».
Практические занятия были еще более разнообразными: «верховая езда на выезженных лошадях», «выездка молодых лошадей», «работа лошади на развязном троке», «вольтижировка», «езда без стремян и поводьев», «занятия по тактике», «фехтование и рубка», «ковка лошадей», «изучение лошади по экстерьеру и ознакомление со способами и приемами лечения лошадей в наиболее частых случаях заболевания»; в летний период к ним добавлялись «дальние пробеги», «плавание», «тактические занятия в поле», «кадровое учение» и «парфорсная охота».
Главный журнал о лошадях
Недалеко от казарм школы жил князь Дмитрий Петрович Багратион, который в 1915 году стал советником Главного управления государственного коннозаводства. Полковник Багратион был помощником начальника Офицерской кавалерийской школы и инструктором по верховой езде, а кроме того, являлся ответственным редактором журнала «Вестник русской конницы».
Как говорил тогда князь: «Уже давно назрела необходимость в специальном литературном органе, в котором все любящие конное дело могли бы свободно обмениваться мыслями и объединять свою работу»
.
Собственно, с этой лишь целью генерал-инспектор кавалерии великий князь Николай Николаевич (младший) и разрешил издавать собственный, независимый журнал при Офицерской кавалерийской школе. Редакция находилась прямо на территории школы, в доме 51 на Шпалерной улице.
К сожалению, «Вестник русской конницы» выпускался сравнительно недолго: с 1906 по 1914 год, но периодичность составляла 24 номера в год. Для своего времени журнал был прекрасно иллюстрирован, авторами являлись ведущие специалисты страны, а темы статей были самые разнообразные, среди которых впервые за всю историю печатных изданий в России появилась специальная рубрика, посвященная конному спорту. Война стала причиной прекращения работы издания, а впоследствии попыток воссоздать его уже никто не предпринимал.
Кузница героев
Офицерская кавалерийская школа в Петербурге являлась уникальным центром подготовки армейских кадров. Среди выпускников и преподавателей этого учебного заведения оказались по истине вершители судеб нашего государства. Например, начальником школы с 1886 по 1897 год был Владимир Александрович Сухомлинов, будущий военный министр.
В 1907 году на обучение в школу из Приморского драгунского полка командируется Семен Михайлович Буденный, который показывает блестящие результаты на обязательных соревнованиях – как бы мы сейчас сказали – «по молодым лошадям». Здесь он получает звание младшего унтер-офицера, но командование его полка не дает ему возможности доучиться до конца и отзывает его обратно уже через год.
Четырьмя годами позже курс обучения в школе успешно проходит и один его главный противник времен Гражданской войны – «черный барон» Петр Николаевич Врангель. Среди участников белого движения было немало и других выпускников Офицерской кавалерийской школы, например Петр Владимирович фон Глазенап (выпуск 1913 года), граф Федор Артурович Келлер (1889), Петр Николаевич Краснов (1909).
Слева направо: князь А.С. Гагарин, штабс-ротмистр А.П. Родзянко (верхом),
корнет Н.В. Сипягин, поручик барон А.А. Корф, корнет П.П. Баранов. 1909 год
Самый первый успешный спортсмен в истории российского конного спорта, участник Олимпиады 1912 года в Стокгольме Александр Павлович Родзянко именно здесь в 1906–1907 годах проходил курс обучения и получил необходимые основы мастерства верховой езды, что позволило ему сразу по окончании поступить во всемирно известную кавалерийскую школу в Сомюре (Франция).
Самый авторитетный генерал
Имя генерала Алексея Алексеевича Брусилова – прославленного полководца времен Первой мировой войны, автора беспрецедентной наступательной операции на Юго-Западном фронте в 1916 году – известно всем любителям истории. Но мало кто знает, что более четверти века этот талантливейший кавалерист и большой знаток лошадей посвятил Офицерской кавалерийской школе.
Будущий военачальник поступил на обучение в школу в 1881 году, закончил ее с отличием и остался преподавателем по верховой езде и выездке молодых лошадей. В 1891 году Алексей Алексеевич повышается до начальника отдела эскадронных и сотенных командиров. Весной 1898 года Брусилов отправляется в командировку в Германию, Австрию и Францию с ответственной миссией осмотра кавалерийских полков и школ, а также приобретения лошадей.
С 1902 года Алексей Алексеевич занимает должность начальника школы, но уже в 1906 году вынужден покинуть любимую «alma mater» в связи с переводом во 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию в качестве командира (армии нужны были не только талантливые учителя, но и настоящие полководцы). Дальнейшая деятельность генерала на долгие годы полностью поглотила война. Но на закате своей жизни, уже в советской России, Брусилов вновь вернулся к лошадям. Его назначили главным инспектором Главного управления коннозаводства и коневодства РСФСР.
Благодаря огромному авторитету Брусилова в военной среде, его охотно назначали и на другие должности, связанные с кавалерией, привлекали к чтению лекций в Академии РККА. Собственно, Алексей Алексеевич стал одним из немногих положительных примеров сотрудничества высших военных чинов императорской армии с большевиками, и одной из главных его заслуг вполне можно считать тот факт, что именно он передал бесценные знания и опыт по работе с лошадьми и все премудрости верховой езды и конного спорта следующим поколениям, независимо от цвета флага, под которым они выступают.
Тот самый англичанин
Джеймс Филлис (1834–1913) по праву считается лучшим берейтором и теоретиком выездки своего времени. Вся Европа восхищалась его мастерством, личные одобрения он неоднократно получал от австрийской императорской четы, а император Франц Иосиф подарил ему лучшего жеребца своего завода – серого Маэстозо. В Петербурге Джеймс Филлис впервые появился осенью 1897 года, уже в преклонном возрасте выступив в цирке Чинизелли. Это был настоящий триумф высшей школы выездки.
Пораженный мастерством англичанина, генерал-инспектор кавалерии великий князь Николай Николаевич доверяет ему подготовку смены лошадей Императорской придворной конюшни (за успешное выполнение этого задания Филлис получает государственную награду), а затем отдает ему в работу собственных лошадей. Укротив буквально за два месяца двух великанов, «таскающих на галопе», Джеймс Филлис упрочил свой авторитет кудесника выездки, и с 1898 года он на десять лет становится старшим преподавателем верховой езды в Офицерской кавалерийской школе, а его методика работы ложится в основу кавалерийского устава кавалерии сначала императорской, а затем и Красной армии.
По этой системе были впоследствии подготовлены все великие советские спортсмены ХХ века. На похоронах Джеймса Филлиса в 1913 году в Париже российский военный атташе генерал Алексей Алексеевич Игнатьев, лично знавший великого мастера, возложил на его могилу огромный венок из живых цветов с надписью: «Les eleves reconnaissants de la cavalerie russe» («От благодарных учеников из русской кавалерии»).
Всему виной война
Самый главный парадокс Офицерской кавалерийской школы заключается в том, что прекращение ее деятельности связано с началом Первой мировой войны: ведь, казалось бы, именно с целью подготовки армейских кадров она изначально создавалась – и в тяжелые военные годы значение школы как важнейшего учебного центра для кавалерии должно было только возрасти…
Но все генералы, руководящие этим учебным заведением, с преподавательской деятельности были вынуждены переключиться на выполнение своих прямых обязанностей, а постоянный офицерский состав школы был объединен в элитный кавалерийский полк (представьте себе, какую страшную боевую силу представляло это подразделение, укомплектованное такими квалифицированными всадниками), который был брошен в пекло Первой мировой. Большая часть этих людей так и не вернулись с полей сражений. 1914 год стал последним в истории Офицерской кавалерийской школы.
После революции казармы и все постройки больше никогда не использовались по назначению, но через таких выдающихся людей, как С.М.Буденный, А.А.Брусилов и А.А.Игнатьев, ниточка великой школы в Советском Союзе была протянута сквозь Высшие Краснознаменные курсы усовершенствования командного состава кавалерии (в городе Новочеркасске) в знаменитую Краснознаменную высшую офицерскую кавалерийскую школу (базировавшуюся в Хамовническом манеже в Москве)
Газета «Новое Время», 21 мая 1929 г., № 2415, Белград - статья Гребенщикова Сергея Яковлевича.
Много воспоминаний пробудили очерки Вадимова под названием «Корнеты и звери», выпущенные отдельным изданием. Прочтя их, невольно вновь переживаешь годы, проведенные в Николаевском Кавалерийском училище.
Мне хочется сказать кое-что о том последнем времени, когда старые традиции, не только не мешавшие правильному течению учебной и внутренней юнкерской жизни, но и имевшие за собой в некоторых случаях большое положительное значение, еще не преследовались самими начальниками училища. Я говорю о годах, когда начальником был генерал Рынкевич, при котором пробыл в училище пишущий эти строки.
За две недели до нашего производства в офицеры (первый выпуск при Императоре Николае II), генерала Рынкевича сменил генерал Павел Плеве. С его легкой руки (если только руку этого генерала можно назвать «легкой») известный всем открытый «цук» и традиции стали запрещенным плодом, начали уходить в подполье и стали принимать все более и более уродливые формы, что отчасти уже можно было видеть из вышеназванных очерков Вадимова, бывшего в школе во времена Плеве. При генерале Де-Витте, положившем много труда и энергии, достойных лучшего применения, в борьбе с традициями и цуком – последний, несмотря на героические попытки этого начальника свести его совсем на нет – стал еще более уродливым. Некоторых обычаев, описанных Вадимовым, в наше время совсем не было, а другие вылились совсем в иную форму.
Описывая первый день пребывания в училище, г. Вадимов рассказывает, как один из «корнет», прибывший из отпуска раньше других, заставлял всех «молодых» представиться себе. Причем, если в «молодом» замечалась «корявость» в фигуре или вообще, представление было недостаточно «отчетливое», то вся церемония прекращалась, и «зверь» должен был ее начать снова. По приезде «корнет» из отпуска «молодые» таким же образом представлялись решительно всем «корнетам». При этих представлениях «зверям» задавались различные вопросы для проверки знаний названий, номеров и отличий полков, начальства, а также предлагались и всякие шутливые вопросы. Если на все это «молодые» не отвечали или по незнанию, или по недогадливости – то, по словам г. Вадимова, начинался общий, «беспощадный по невыносимости цук со стороны всех корнет, от первого до последнего».
Ничего подобного в наше время, время открытого цука, не было. В первый день после приезда «корнеты» просто знакомились со «зверями», выслушивая лишь фамилию молодого и место или учебное заведение, откуда прибыли и, называя также и свою фамилию, ни о каких вопросах и речи не было. Откуда же было «молодым», из коих много было штатских, знать правила воинской выправки, полки, начальство и всякие чисто кавалерийские названия? Всему этому «зверей» обучали с первого дня сбора всех юнкеров особые «корнеты» - учителя, получавшие в свое распоряжение по 2-3 «зверя», с которыми и занимались по вечерам в свободное время. Никаким шуткам вроде того, «что такое прогресс», «жизнь вандала» или «механика», или «какие бывают подковы у такого-то полка», эти учителя не обучали. Для этих шуток находились особые любители из «корнет» и особые типы из «зверей», весьма малочисленные – и это занятие к училищным традициям в наше время никогда не относилось!
Ко дню присяги (обыкновенно через месяц после прибытия в училище) «молодые» должны были быть уже вполне подготовлены, как в отношении необходимой воинской выправки, так и в знании начальства (начиная с нашивочных своего взвода и кончая Царской фамилией) и всех полков Русской конницы, их боевых отличий и формы. С последним «звери» ознакамливались по полковым щитам – гербам, висевшим в особой зале, так и называемой – «гербовой». Проверка всех этих знаний производилась нашивочными (т.е. эстандарт-юнкерами, как назывались в нашем обиходе портупей-юнкера) во время их дежурства по полуэскадрону при явке «зверей», отправляющихся в отпуск. В день присяги легко отпускались все, т.к. в этот день по традиции вся школа – и «корнеты», и «звери» - проводили вечер в цирке Чинизелли. При явке (перед отправлением в отпуск) дежурным нашивочным (при чем иногда присутствовал и взводный вахмистр) поверка выправки и всех необходимых (нешуточных) знаний производилась очень строго. Заметив какую-нибудь неправильность или в форме одежды, или в ответах, дежурный, не указывая, в чем собственно заключалась ошибка, просто командовал: «Кругом! Явитесь еще раз», и «зверь» становился в хвост очереди являющихся или уходил во взвод и там, перед зеркалом, искал изъян в форме или спрашивал товарищей, в чем заключалась ошибка в его ответах, и затем вновь становился в очередь. Бывали случаи, что, явившись несколько раз, и все неудачно, «молодой» сам отказывался от отпуска, до следующего раза. Этот порядок приучал юнкеров к самой тщательной аккуратности в форме одежды и заставлял отлично знать все, что требовалось. Дежурный по училищу офицер мог совершенно спокойно отпускать «зверя» в город, отлично зная, что раз «зверь» выпущен сверху, из эскадрона, то значит он и одет по форме, и выправлен достаточно, и все, что следует, знает, - иначе бы к дежурному офицеру его не допустили.
Что было вначале очень тяжело (и о чем г. Вадимов не говорит), - это обязательное для «зверей» вставанье перед всеми нашивочными эскадрона. В первое время, кроме эскадронного и взводных вахмистров, остальные не имели нашивок как исправляющие должность эстандарт-юнкеров, и поэтому «звери» часто ошибались и вставали не тому, кому следовало, и наоборот, пропускали тех, кому надо было встать. Все это вызывало замечания, т.к. «корнеты» простые цукали, если кто-либо по ошибке встанет им, а нашивочные цукали за зевание. Мало помалу нашивочные сами просили «зверей» в пределах своего взвода им не вставать, но первое время это было очень утомительно и не давало возможности просто письма написать. Но традиция эта, безусловно, имела свою хорошую сторону, т.к. она приучала видеть начальство и в своем же юнкере, что потом отзывалось и в дальнейшей службе, в полку, где корнет по привычке вполне спокойно делал необходимые замечания и в строю, и вне его своему же, но младшему товарищу, корнету. И это никогда не вызывало между ними трений – привычка много значит. «Корнет» в училище, а особенно нашивочный, оставался для «зверя» «корнетом» на всю жизнь, что не мешало им быть в отличных отношениях друг с другом.
Когда входил во взвод эскадронный вахмистр (имевший свою комнату), первый кто его замечал, будь это «корнет» или «зверь», командовал: «встать, смирно!».
Все это давало крепкую основу для развития правильных понятий о дисциплине и чинопочитании. Для нас свои же юнкера – нашивочные – были действительными начальниками, а не бутафорией. Невнимание к нашивочным легко приучило бы и к недостаточному вниманию и к офицерскому чину. У нас чинопочитание, отдание чести возводилось в культ, - этим щеголяли и гордились, в это все втягивались, но первое время бывало тяжело. Нашивочные пользовались властью, предоставленной им уставом, что было естественно, т.к. юнкера военных училищ уже считались на военной службе. Вследствие этого и меры взыскания не изыскивались и не изобретались самими нашивочными, а применялись те, которые предусматривались уставом, то есть лишние наряды или оставление без отпуска.
Какая была надобность отнимать у нашивочных предоставленную им уставом власть – я этого никогда не мог понять. Отчего унтер-офицер – солдат мог этой властью пользоваться, а унтер-офицер – юнкер нет (как это было в других училищах и как стало в нашем при вышеуказанных генерал-реформаторах)? В наше время взводные вахмистры были серьезным начальством, пользовались своей властью открыто и никогда не допускали глумления «корнет» над «зверьми».
Помню, как однажды, после моего возвращения из отпуска, ко мне подошел корнет Н-ский и сказал: «Потрудитесь явиться взводному вахмистру и доложить, что я сегодня видел, как вы пропустили на Невском отдать честь офицеру». Я сейчас же явился взводному Ях-ву, и тот изрек: «Останьтесь на среду без отпуска. другой раз не зевайте». Пришла среда. Я, конечно, в отпуск и не думаю собираться. Видя это, Н-ский, подойдя к моей кровати, стал расспрашивать меня, почему я не иду в отпуск, когда такая прекрасная погода. Я извелся, так как почувствовал, что ему хочется поиздеваться надо мной, но я спокойно отвечал, что не иду оттого, что не хочу. Так Н-ский подходил ко мне несколько раз. Взводный Ях-в лежал на своей кровати и, видимо, слышал, как Н-ский изводил меня своими расспросами, потому что вдруг, после третьего подхода ко мне Н-го, он громко позвал меня и сказал: «одевайтесь в отпуск», - что я не замедлил проделать. Н-ский, услышав слова Ях-ва, подошел к нему и стал говорить, что вероятно Ях-в забыл, что я оставлен без отпуска за проступок, замеченный им, Н-ским. Я отчетливо слышал, как Ях-в ему ответил: - «Я отлично знаю кого, как и за что я наказал, но я никогда не позволю глумиться над своими юнкерами».
Повторяю, что глумлений у нас никаких не допускалось, и простые корнеты никакой властью накладывать взыскания не пользовались. В приказах по курилке, кроме шутливых пунктов, было очень много дельных, о которых г. Вадимов, к сожалению, ничего не сказал, и которые традиционно исполнялись поддерживались не только «зверями», но и всеми «корнетами». К таким пунктам относится, например, запрещение гулять по Невскому при электрическом освещении – как только вспыхивали фонари, надо было сворачивать в ближайшую улицу или садиться на извозчика. Принимая во внимание состав публики, наводнявшей тротуары Невского при свете электричества, это правило приказа имело свое значение. Наших юнкеров среди этой вечерней, тротуарной толпы никогда не бывало! Также запрещалась езда на лихачах, что считалось дурным тоном – или на «собственном», или на «ваньке»! Раньше только лихачи были на резинах, но даже когда ими стали обзаводиться и простые извозчики, резиновые шины долго избегались.
Требование складывать в определенном, для всех одинаковом порядке белье – приучало к порядку, что особенно полезно было для неряшек и маменькиных сынков. Для приведения в порядок снятого белья «звери» иногда и будились, не только корнетом, но и своим братом «зверем» - дневальным, так как дневальные и дежурные отвечали за порядок перед дежурным офицером. Этот порядок был обязателен для всех, но никаких геометрических задач, как о том рассказывает Вадимов, на кальсонах решать не заставляли, - это, вероятно, тоже было одним из плодов изгнания «цука» в подполье.
Для шуточных вопросов никого не будили (Вадимов указывает на это как на обычное явление), кроме тех господ, над которыми, вероятно, глумились бы и во всяком другом учебном заведении, где всегда найдутся любители поглумиться из старших и любители подслужиться из младших! Со мной вместе учился один «зверь»-юнкер, который по команде любого «корнета» начинал галопировать по взводу и менять, также по команде, ноги по всем правилам манежной езды. Над ним потешались в отсутствие «корнет» и свои же «звери», и он ужасно обижался, если вдруг начинал свои упражнения по команде какого-нибудь шутника-«зверя». Над этим господином проделывали разные шутки и когда он был в старшем классе свои же товарищи корнеты. Но эти шутки над определенными личностями, конечно, не означали, что выполнение их входило в традиции училища, и что им подвергались традиционно все «звери».
По очеркам Вадимова можно думать, что в его время именно так и было, недаром он вспоминает, как «звери» с радостью ожидали начала занятий: «Слава Богу, что завтра уже начала лекций и строевых занятий! Меньше времени для выполнения традиций!» - впечатление получается такое от этой фразы, что традиции и состояли, главным образом, из приставаний и глумлений – это, вероятно, тоже было последствием загона «цука» в подполье…
В наше время открытого «цука» традиции не производили на нас такого гнета и не имели характера общего приставания «корнет» к «зверям» с разными пустяками! Между старшим и младшим курсами отношения были за малым исключением очень хорошие, несмотря на настойчивое требование исполнения всех традиций (между прочим, и тех, кои вспоминает и Вадимов: корнетская лестница, корнетские углы и пр.). Взыскания накладывались только нашивочными, и только такие, которые предусматривались уставом – никаких бесконечных в виде наказания «верчений», которые вспоминает Вадимов, ни бесчисленных приседаний, каковые, как рассказывают, применялись позже – в наше время никогда не было! Думаю, что во времена начальников защитников равноправия «зверей» с «корнетами», первым жилось куда хуже, чем во времена открытого законного «цука».
«Звери», замеченные в злостном нежелании исполнять училищные традиции, подвергались особому роду внушения. Во время чтения приказа по курилке в курительной комнате, после каждого пункта, который был нарушен тем или другим «зверем», чтец приказа громко называл провинившегося по фамилии, что подхватывали все корнеты, с добавлением «такой-то на линию», - и виновный должен был выходить на описанную уже Вадимовым «линию», где корнеты освещали его со всех сторон свечами. Но это было очень редко: при мне был лишь один случай вызова на линию, - традиции поддерживались и самими «зверями». Если среди самих «корнет» являлся господин, не желавший исполнять училищных традиций, то он переводился по общему согласию «на сугубое положение» и обязан был выполнять все то, что требовалось от «зверей» с первых дней их пребывания в Школе. Товарищеские чувства в училище были очень развиты.
Я помню, как один из юнкеров старшего класса не явился из отпуска в срок, в воскресение, не появился и к началу занятий в понедельник. «Корнеты», зная горячий характер товарища и наклонность его к большому загуливанию, забеспокоились. Взводный и эскадронный вахмистры просили разрешения у эскадронного командира немедленно отпустить нескольких юнкеров для розыска пропавшего, дабы предупредить возможность какой-либо истории, могущей вредно отразиться как на добром имени училища, так и на судьбе беспутного, но хорошего человека. Разрешение было дано, и через несколько часов товарищи, знавшие привычки пропавшего «корнета», выволокли его из какой-то не в меру закутившей компании. Он отсидел должное время под арестом, и дело было кончено благополучно для всех.
Весьма недальновидно действовали те начальники, которые старались уничтожить традиции в Николаевском Кавалерийском училище, да еще традиции, укрепляющие воинскую дисциплину! В некоторых военных училищах были как раз обратные традиции (как не вставать в своих помещениях не только нашивочным, но даже и своим офицерам, не командовать в строю «смирно» не своему командиру и пр.) – вот куда бы и назначать таких врагов традиций, как вышеназванные генералы – но почему-то там все оставалось по-старому!
В каждом закрытом учебном заведении параллельно, так сказать, с официальной жизнью, официальными порядками, всегда будет иметь место неофициальная сторона со своими обычаями и традициями. Начальство должно лишь следить, чтобы эта сторона не выливалась в уродливые формы. Начальство не должно мешать исполнению невинных традиций и обычаев, заполняющих однообразную жизнь, тем самым давая выход молодым порывам. Преследование же этой стороны жизни, отнятие прав у старших, не только не вредных, но даже полезных, всегда поведут к худшему. Кому мешала, например, так декоративно обставленная традиция похорон инспектора классов генерала Цирга, в лице которого корнеты незадолго до окончания зимних лекций как бы хоронили «науки»! Обычай этот, хотя и остался, но о нем г. Вадимов упоминает только, как о «корнетском обиходе». Эта традиция так привилась, что сам престарелый уже генерал Цирг всегда спрашивал: «ну что, хоронили меня?» и, получив положительный ответ, добавлял: «ну значит, я поживу еще»! И странное дело, в первый или во второй год, когда начались гонения на традиции вообще и на похороны ген. Цирга в особенности, он сам умер, и много съехалось на его уже настоящие похороны бывших юнкеров Николаевского училища. Сколько раз они весело хоронили своего любимого инспектора! Как часто являлся он в класс на шум с неизменно ошибочно построенной фразой: «Господа, побольше шума – поменьше дела! То есть, виноват. Поменьше дела – побольше шума!». Все старались попасть на эти последние похороны, уже далеко не веселые….
Или чему и кому мешала традиция, по которой после окончания последней лекции в старшем классе трубач должен был трубить не простой, а так называемый «общий отбой», встречаемый громким криком «ура!»? А ведь сколько энергии положили реформаторы-начальники на искоренение этого обычая, и сколько взысканий было наложено за исполнение его, - а кому он мешал? Последняя лекция, – ну как же не отметить ее как-нибудь? В конце концов, обычай этот после нескольких драм, вероятно, все же был уничтожен, т.к. г. Вадимов о нем уже не упоминает.
Я закончу эти свои заметки горячим пожеланием, чтобы те, в руках которых находятся молодые силы, не уничтожали и не боролись с традициями, конечно, если только они не уродливы и не отзываются глумлением. Всякая разрешенная традиция никогда не выльется в уродливые формы, наоборот, часто неосторожный запрет самого невинного обычая может породить крайне нежелательные явления. Молодость должна иметь выход своим порывам; дело их руководителей этот выход найти и молодые порывы направить в определенное русло, а не останавливать их плотинами, которые рано или поздно, но прорвутся.
