Вера Ивановна Засулич
Министр юстиции Российской империи граф Константин Пален обвинил председательствующего в суде по делу Засулич Анатолия Кони в нарушении законодательства и настойчиво убеждал его уйти в отставку. Прославленный юрист не пошел на уступки, за что был переведен в гражданский департамент судебной палаты. Но и граф Пален не избежал неудовольствия императора и был уволен со своего поста «за небрежное ведение дела Засулич».
Превращение бунтарки в террористку
Вера Засулич родилась в 1849 году в Смоленской губернии в обедневшей дворянской семье. В 1864 году она была принята в Родионовский институт благородных девиц в Казани. Спустя три года с отличием выдержала экзамен на звание домашней учительницы и переехала в Петербург. С работой по специальности не сложилось, и она отправилась в подмосковный Серпухов, где устроилась письмоводителем у мирового судьи. Проработав год в этой должности, Вера вернулась в столицу. Здесь она получила место переплетчицы, а в свободное время занималась самообразованием. В Петербурге Вера впервые познакомилась с революционными идеями, начав посещать кружки радикального политического толка.
В 1968 году судьба свела Засулич с Сергеем Нечаевым, который пусть не сразу, но вовлек молодую революционерку в деятельность своей организации «Народная расправа». 30 апреля 1869 года Вера Засулич попала в руки правосудия. Поводом для ее ареста стало письмо из-за границы, полученное для передачи другому лицу. Так Засулич стала одним из фигурантов знаменитого «Нечаевского дела», всколыхнувшего тогда все российское общество.
Почти год Засулич провела в «Литовском замке» и Петропавловской крепости. В марте 1871 года ее сослали в Крестцы Новгородской губернии, а затем в Тверь, где она вновь была арестована за распространение нелегальной литературы. На этот раз ее выслали в небольшой город Солигалич Костромской губернии, а в 1875 году Засулич оказалась в Харькове.
Несмотря на постоянный надзор со стороны полиции, Засулич вошла в революционный кружок приверженцев идей М. Бакунина «Южные бунтари». Объединив усилия «бунтарей-бакунистов», она попыталась поднять крестьянское восстание в деревне Цебулевка. Восстание потерпело неудачу, Засулич бежала в Петербург, где было проще спрятаться от преследования полицией.
В столице Вера оказалась на подпольном положении, вошла в общество «Земля и воля» и начала работать в нелегальной «Вольной русской типографии». Далее произошло событие, которое, по мнению историков, запустило кровавую машину политического террора в России и послужило поводом для одного из самых громких процессов царской России 70-х годов XIX века.
Что сподвигнуло Засулич совершить покушение на градоначальника
Летом 1877 года газета «Голос» опубликовала сообщение о наказании розгами народника Боголюбова, который был осужден к каторжным работам за участие в демонстрации молодежи 6 декабря 1876 года на площади Казанского собора в Петербурге. Порка была проведена по приказу градоначальника Петербурга Трепова, при появлении которого Боголюбов отказался снять шапку. Телесные наказания на тот момент были запрещены законом, позорная экзекуция вызвала бунт среди заключенных и получила широкую огласку в прессе.
Трепов понимал, что инцидент с Боголюбовым, вызвавший волну народного гнева, может иметь серьезные последствия, и в тот же день дважды письменно обратился к известному юристу и общественному деятелю Анатолию Федоровичу Кони с просьбой о встрече. Понимая, что градоначальник поступил незаконно, приказав высечь Боголюбова, Кони откровенно высказал ему свое возмущение его действиями в отношении не только Боголюбова, но и всех других заключенных.
Не осталась в стороне и Вера Засулич. Впечатленная издевательством над заключенным, она решилась на отчаянный шаг. 24 января 1878 года Засулич совершила покушение на градоначальника. Она пришла к Трепову на прием, выхватила из-под плаща револьвер и три раза выстрелила ему в грудь. В результате покушения Трепов получил тяжелые ранения, а Засулич опять оказалась в роли арестантки.
Следствие достаточно быстро установило личность террористки. Имя Засулич значилось в картотеке департамента полиции и проходило еще по «Нечаевскому делу». Не составило особого труда разыскать мать подозреваемой, которая опознала в ней свою дочь Веру Ивановну Засулич.
В конце января 1878 года весь столичный бомонд обсуждал покушение на губернатора Трепова. В высшем обществе гуляли самые невероятные слухи. Сплетники утверждали, что Засулич - любовница Боголюбова, а покушение на Трепова было ее местью градоначальнику (в действительности Засулич не была знакома с Боголюбовым).
Любопытное совпадение: в день покушения на Трепова в должность председателя Петербургского окружного суда вступил А.Ф. Кони. Возможно, именно это решило дальнейшую судьбу Веры Засулич.
Следствие и подготовка к процессу
В градоначальника Вера Засулич стреляла в присутствии нескольких полицейских чиновников и сама не отрицала своей вины. Но очень многое зависило от юридической квалификации ее действий. По словам А.Ф. Кони, «всякий намек на политический характер из дела устранялся с настойчивостью, просто странною со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам». Из следствия было тщательно вытравлено все имевшее какой-либо политический оттенок. Прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Александр Алексеевич Лопухин утверждал, что министр юстиции уверен в суде присяжных и смело передает ему дело, хотя мог бы изъять его путем особого высочайшего повеления. Следствие по делу Засулич окончили уже к концу февраля 1978 года.
«Мнения, - писал Анатолий Федорович, - горячо дебатируемые, разделялись: одни рукоплескали, другие сочувствовали, но никто не видел в Засулич „мерзавку“, и, рассуждая разно о ее преступлении, никто не швырял грязью в преступницу и не обдавал ее злобной пеной всевозможных измышлений об ее отношениях к Боголюбову».
А.Ф. Кони через Лопухина получил от министра юстиции распоряжение назначить дело к рассмотрению на 31 марта с участием присяжных заседателей. Уголовное дело поступило в суд, был определен состав суда, началась подготовка к слушанию.
С первыми трудностями пришлось столкнуться при назначении обвинителя, подбором которого занимался прокурор палаты Лопухин. В.И. Жуковский, бывший костромской губернский прокурор, которого А.Ф. Кони оценил очень высоко, отказался, ссылаясь на то, что преступление Засулич имеет политический оттенок. Талантливый юрист и поэт С.А. Андреевский также ответил отказом на предложение выступить обвинителем. В итоге обвинителем согласился стать товарищ прокурора Петербургского окружного суда К.И. Кессель.
Защитниками Веры Засулич стремились стать сразу несколько адвокатов, но вначале она собиралась защищать себя сама. Однако при получении обвинительного акта подсудимая сделала официальное заявление, что избирает своим представителем присяжного поверенного и бывшего прокурора судебной палаты Петра Акимовича Александрова. Александров говорил своим коллегам: «Передайте мне защиту Веры Засулич, я сделаю все возможное и невозможное для ее оправдания , я почти уверен в успехе».
После открытия судебного заседания Александров решил использовать свое право на отвод присяжных.
Перед слушанием дела министр юстиции граф Константин Пален еще раз побеседовал с А.Ф. Кони. Министр начал понимать, что поступил легкомысленно, передав дело Засулич на рассмотрение суда присяжных. Он пытался убедить А.Ф. Кони, что преступление - дело личной мести и присяжные обвинят Засулич: «Теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия». «Граф, - отвечал Кони, - умение председателя состоит в беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо существенные признаки резюме - беспристрастие и спокойствие. Мои обязанности так ясно определены в уставах, что теперь уже можно сказать, что я буду делать в заседании. Нет, граф! Я вас прошу не ждать от меня ничего, кроме точного исполнения моих обязанностей…»
Судебное разбирательство
31 марта 1878 года в 11 часов утра открылось заседание Петербургского окружного суда по делу В.И. Засулич под председательством А.Ф. Кони при участии судей В.А. Сербиновича и О.Г. Дена. Деяние Засулич было квалифицировано по статьям 9 и 1454 Уложения о наказаниях, что предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Заседание было открытым, зал до отказа заполнился публикой.
В состав присяжных заседателей вошли девять чиновников, один дворянин, один купец, один свободный художник. Старшиной присяжных выбрали надворного советника А.И. Лохова.
Секретарь суда доложил, что 26 марта от Трепова поступило заявление, что он по состоянию здоровья не может явиться в суд. Было оглашено медицинское свидетельство, подписанное профессором Н.В. Склифосовским и другими врачами.
Началось судебное следствие. Засулич вела себя скромно, говорила с наивной искренностью. На вопрос признает ли она себя виновной, ответила: «Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем, могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично».
После допроса свидетелей свое заключение сделали эксперты-медики. Затем начались прения сторон.
Первым выступил К.И. Кессель. Он обвинил подсудимую в заранее обдуманном намерении лишить жизни градоначальника Трепова. В подтверждение своих слов Кессель добавил, что подсудимая искала и нашла именно такой револьвер, из которого можно было убить человека. Вторую часть обвинительной речи Кессель посвятил поступку градоначальника Трепова 13 июля, подчеркнув, что суд не должен ни порицать, ни оправдывать действия градоначальника.
По общему признанию, на фоне бесцветной речи обвинителя речь защитника Александрова явилась крупным событием общественной жизни. Защитник подробно проследил связь между поркой Боголюбова 13 июля и выстрелами в Терепова 24 января. Сведения, полученные Засулич о сечении Боголюбова, говорил он, были подробны, обстоятельны, достоверны. Встал роковой вопрос: кто вступится за поруганную честь беспомощного каторжанина? Кто смоет тот позор, который навсегда будет напоминать о себе несчастному? Засулич терзал и другой вопрос: где же гарантия против повторения подобного случая?
Обращаясь к присяжным заседателям, Александров сказал: «В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва». «Да, - сказал Александров, завершая свою речь, - она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторились причины, производящие подобные преступления».
Засулич отказалась от последнего слова. Прения были объявлены оконченными. С согласия сторон А.Ф. Кони поставил перед присяжными три вопроса: «Первый вопрос поставлен так: виновна ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерал -адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого калибра; второй вопрос о том, что если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова; и третий вопрос о том, что если Засулич имела целью лишить жизни градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от нее зависело, для достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от Засулич не зависевших».
А. Ф. Кони напутствовал присяжных и, по сути, подсказал им оправдательный вердикт. Он отчетливо представлял себе все те невзгоды, которые могли быть связаны с оправданием Засулич, но остался верен своим принципам и выразил их в вопросах, на которые должны были дать ответы присяжные.
Свое резюме Кони завершил так: «Указания, которые я вам делал теперь, есть не что иное, как советы, могущие облегчить вам разбор дела. Они для вас нисколько не обязательны. Вы можете их забыть, вы можете их принять во внимание. Вы произнесете решительное и окончательное слово по этому делу. Вы произнесете это слово по убеждению вашему, основанному на всем, что вы видели и слышали, и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести. Если вы признаете подсудимую виновною по первому или по всем трем вопросам, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком смысле. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее которого всегда прямо или косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич».
Оглашая опросный лист , старшина успел только сказать «Не виновата», что вызвало бурные аплодисменты в зале. Кони объявил Засулич, что она оправдана, и что приказ об ее освобождении будет подписан немедленно. Вера свободно покинула дом предварительного заключения и попала прямо в объятия восхищенной толпы. За рубежом также с большим интересом отнеслись к известию об оправдании Засулич. Подробно осветили процесс газеты Франции, Германии, Англии и США. Пресса отмечала особую роль адвоката П.А. Александрова и председательствующего А.Ф. Кони. Однако российское правительство подобных восторгов не разделяло.
Министр юстиции Пален обвинил Кони в нарушении законодательства и настойчиво убеждал его уйти в отставку. Прославленный юрист остался верен себе и не пошел на уступки, за что был переведен в гражданский департамент судебной палаты. В 1900 под давлением он оставил судебную деятельность. Граф Пален вскоре был уволен со своего поста «за небрежное ведение дела Засулич».
Жизнь после процесса
На следующий день после освобождения Засулич приговор был опротестован, полиция издала циркуляр о поимке Веры Засулич. Она была вынуждена спешно скрыться на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была переправлена к своим друзьям в Швецию.
В 1879 она тайно вернулась в Россию и примкнула к группе активистов, сочувствовавших взглядам Г.В. Плеханова. В 1880 году Засулич вновь была вынуждена покинуть Россию, что спасло ее от очередного ареста. Она уехала в Париж, где действовал так называемый политический Красный Крест - созданный в 1882 П.Л. Лавровым зарубежный союз помощи политическим заключенным и ссыльным, ставивший целью сбор средств для них. Находясь в Европе, сблизилась с марксистами и в особенности с приехавшим в Женеву Плехановым. Там в 1883 году приняла участие в создании первой марксистской организации русских эмигрантов - группы «Освобождение труда». Засулич переводила труды К. Маркса и Ф. Энгельса на русский язык. Кроме того, Засулич сама много писала. В свое время были известны такие ее работы, как «Руссо», «Вольтер», «Очерк истории международного общества рабочих», «Элементы идеализма в социализме». Значительная их часть издана в двух томах.
Засулич став первой российской женщиной, свершившей терроритический акт, впоследствии отказалась от прежних взглядов, пропагандировала идеи марксизма, отрицала террор.
Всеволод Бойко ― 12 часов и 10 минут в столице. Это значит, что в свои права вступает программа «Не так». В студии Всеволод Бойко. Пока Сергей Бунтман отлучился по делам, я буду в меру сил, возможностей и развития интеллекта буду его подменять. Историк Алексей Кузнецов с нами в студии…
Алексей Кузнецов ― Добрый день!
В. Бойко ― … по традиции. Здравствуйте! И сегодня по выбору наших слушателей мы говорим о деле Веры Засулич. Чрезвычайно не то, что интересное, не то, что противоречивое, не то, что нашумевшее, а просто не поддающееся пониманию некоторых ныне действующих юристов дело. Дело, которое в эпоху Александра III, в эпоху бомбистов, в эпоху политических убийств и политических в том числе процессов стоит особняком по причине оправдания собственно обвиняемой.
А. Кузнецов ― Ну, да. Это эпоха Александра II. Значит, действительно даже иногда говорят, что это 1-е политическое покушение, хотя, безусловно, это не первое, но оно первое, которое приобрело такой резонанс и, наверное, действительно повлияло, об этом собственно писали многие из тех, кто эту эпоху пережил, та же Вера Николаевна Фигнер, о том, что на них повлиял вот этот выстрел Засулич очень здорово. И действительно подтверждая то, что Вы сказали, вот я могу процитировать современника событий, человека крайне консервативных, я бы сказал, реакционных взглядов, князя Мещерского, который сразу после процесса сказал: «Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном, кошмарном мне. Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы». Вот мы собственно сегодня постараемся разобраться, как могло…
В. Бойко ― С наглым торжеством крамолы.
А. Кузнецов ― С наглым торжеством крамолы в суде самодержавной империи. Действительно совершенно необычное дело. И действительно, наверное, оно оказалось… Хотя многие его участники предчувствовали, что оно будет необычным, но, наверное-то, исход вот в том виде, в котором он состоялся, он оказался неожиданным. Это дело очень здорово обросло мифами. И вплоть до того, что какие-то маленькие ошибочки, там детальки повторяются из одной публикации в другую. Но самый главный миф – это то, что это была борьба либералов с консерваторами, и победили либералы. На самом деле в большей степени это была борьба за справедливый суд. Надо напомнить, что прошло 10 с небольшим лет, как были приняты новые судебные уставы в 64-м году. В 66-м году за 12 лет до процесса состоялся 1-й в России процесс с участием присяжных. И это действительно время, ну, невероятного совершенно расцвета демократического суда в Российской империи, может быть, самого демократического, так сказать, суда за весь наш период истории, когда вообще суд был. И это время невероятного расцвета адвокатуры. Это время когда среди судей, обвинителей были многие люди, настроенные, как мы сейчас сказали, в высшей степени демократически, что очень странно для суда такой империи как российская. Одним словом, это вот прекрасное завершение дней Александра II и, пожалуй, самая… Действительно обычно в учебниках так они и пишут, что самая радикальная, ну, наряду с земской, может быть, из демократических реформ этого времени. Что собственно случилось? В декабре 1876 года на площади перед Казанским собором состоялась достаточно массовая манифестация молодежи студенческой, там были молодые рабочие, там были молодые люди без определенных занятий, там было какое-то количество молодых чиновников младших чинов. И состоялась манифестация, которая собственно выдвинула вот эти лозунги: «Земля и воля». Об этой манифестации всегда много пишется историками народничества и так далее. Были произведены массовые задержания. Возникла драка, скажем так, с патриотически настроенными личностями.
В. Бойко ― Как раз все знакомо.
Кузнецов: Самый главный миф – это то, что это была борьба либералов с консерваторами, и победили либералы
А. Кузнецов ― Я про это и говорю, что это все очень знакомо действительно. И были сделаны задержания. Были предъявлены обвинения. И с очень серьезными наказаниями вплоть до того, что несколько человек получили за это каторгу. 10 и 15 лет каторги. И вот среди тех, кто был приговорен к самым суровым, что называется, наказаниям, был человек, который выбрал себе псевдоним Алексей Степанович Боголюбов, на самом деле его звали Архип Петрович Емельянов. Это такой молодой, но вполне сформировавшийся юноша-народник. Он находился в тюрьме. Уже, так сказать, приговор в отношении него был вынесен. Когда… Это июль 77-го года. Когда выполняя свои непосредственные обязанности, с инспекционной поездкой в тюрьму явился петербургский градоначальник – это должность в ранге губернатора – Федор Федорович Трепов, в истории известный как Трепов-старший.
В. Бойко ― Ну, прежде, чем мы собственно перейдем к тем событиям, которые произошли потом и спровоцировали само дело Засулич, хочется узнать, что из себя представлял Трепов, и почему тогда в тюрьме во время вот этой проверки произошли те события, что произошли.
А. Кузнецов ― Трепов – человек в высших кругах империи на тот момент еще довольно редкий. Вот потом при Николае II они расплодятся. Это человек, который практически всю свою службу служил по жандармскому ведомству. То есть начинал он как чистый военный. Но как-то вот сразу ему так повезло… Возможно, это в какой-то степени предопределило его дальнейшую направленность. Он в 31-м году, начав действительную службу, сразу попал на подавление 1-го польского восстания. Затем он служил в Киеве командиром конного жандармского полка, затем он по полной программе оттянется в Польше уже в 63-м году, будет взыскан милостями, так сказать. Надо сказать, что Александр II был человеком, который в себе сочетали и либерала, и консерватора, и державника, и в чем-то вольнодумца. В этом смысле очень интересная фигура. И Трепов быстро достаточно поднялся по ступеням служебной лестницы, заняв в конечном итоге пост петербургского градоначальника. И вот в его обязанности входила в том числе инспекция тюрем.
В. Бойко ― То есть мы говорим о человеке, которого можно, выражаясь современным языком, назвать силовиком до мозга костей.
А. Кузнецов ― Абсолютно. Причем человек он был по всеобщему убеждению не очень большого ума. Такой грубиян. Ну, слуга царю, отец солдатам, причем не по военному ведомству, а скорее по полицейскому.
В. Бойко ― А как же тогда он занял, в общем, в том числе и политическую должность?
А. Кузнецов ― Ну, вот трудно сказать. Вполне возможно, была иллюзия, что в связи со всякими, безусловно, не первыми уже волнениями в Петербурге нужен вот такой вот надежный, не рассуждающий и не одаренный рефлексией человек, который когда понадобится, не будет там лить крокодиловы слезы, а будет отдавать четкие, совершенно не двусмысленные приказы. Думаю, что в этом.
В. Бойко ― А среди его предшественников были такие же силовики как он? Вот как Вы сказали по жандармскому ведомству. Или он на тот момент был первым таким условно жестким исполнителем?
А. Кузнецов ― Нет, жестких исполнителей было много. Не надо думать, что они были только по жандармскому ведомству. Но вот с такой биографией, в которой практически не было чисто военной службы, а была служба вот такая охранительно-полицейская, по-моему, он первый. Вот надо сказать, что вот Федор Анатольевич Кони в своих воспоминаниях о нем пишет как о человеке такого рода, каким я его описал, но при этом говорит, что если сравнить его с его предшественниками и с его последователями, имеется в виду вот на посту петербургского градоначальника, он далеко не худший. То есть были люди более грубые и более примитивные, и более жестокие. Но вот так получилось, что вообще, видимо, в отличие от Москвы, где в это время еще царит князь Владимир, знаменитый Долгоруков, и где вообще гораздо более спокойно, расслабленная обстановка, обстановка в Петербурге, видимо, вот это кресло, оно предполагало именно такие качества. Трепов имел несчастье в тот день с Боголюбовым столкнуться дважды. Сначала он зашел в дворик, где гуляли заключенные. Трепов, я имею в виду. Боголюбов там беседовал с еще одним заключенным. Трепов, видимо, был на взводе по какой-то причине уже с самого, что называется начала.
В. Бойко ― Вы сейчас вернулись в события…
А. Кузнецов ― В события…
В. Бойко ― … предварительного заключения летом 87-го.
А. Кузнецов ― Да, июль 77-го.
В. Бойко ― 1877 года.
А. Кузнецов: 77 ― го года. Трепов начал кричать, что заключенным, находящимся под следствием нельзя общаться друг с другом, на что Боголюбов, видимо, вполне почтительно сказал, что по его делу приговор уже вынесен, поэтому он может общаться с другими заключенными. Трепов это сначала проглотил. Но потом через некоторое время вернулся в этот двор. Опять ему попадается Боголюбов на глаза, и Трепов начинает кричать, что, значит, Боголюбов не снял перед ним шапку. И Боголюбов начинает по этому поводу возражать. Трепов махнул рукой. Свидетелям даже показалось, что он ударил Боголюбова. Ну, как минимум он сбросил с него шапку. И за этим всем наблюдали в окна камер другие заключенные, среди которых было много участников в частности вот этой демонстрации перед Казанским собором. Начинается шум. И Трепов не находит ничего лучше в этой ситуации как приказать Боголюбова высечь.
В. Бойко ― Прежде, чем мы дальше пойдем, еще один вопрос хочу задать. Вот это требование снять шапку, оно скорее все-таки призвано показать, что называется, разницу в положении и в обществе, и в чинах? Или это то, что связано с тюремными порядками, да? Как быть одетым или наоборот раздетым, извините, по форме.
А. Кузнецов ― Насколько я понимаю, это не было регламентированным, но это было повсеместным, что при любом обращении начальника заключенный должен снимать шапку. Вот я не могу, честно сказать, ответить на вопрос, было ли это в каком-то уставе прямо зафиксировано, но в любом случае…
В. Бойко ― Но, так или иначе, это являлось неписанной нормой…
А. Кузнецов ― Безусловно.
В. Бойко ― … учреждений.
А. Кузнецов ― Безусловно. И насколько я понимаю, по сей день является. Но главное, что здесь Трепов не проявил, вот он не проявил чувства ситуации. Он, кстати говоря, сам потом косвенно в этом будет признаваться. Обстановка накалена. Это уже не личное его дело вот сорвать зло на одном заключенном. Уже начинается такая по сути предбунтовая ситуация. И в этой ситуации он вместо того, чтобы как-то найти возможность, ну, просто сделать вид, что ничего не произошло, он идет на ее обострение. В результате Боголюбова высекли. Причем по некоторым свидетельствам вроде бы было приказано дать ему 25 розг, что, в общем, не смертельная, прямо скажем, доза, но вот якобы, сама в частности Засулич будет показывать, что в газетах было напечатано, что его били до тех пор, пока он не перестал кричать, то есть не потерял сознание. Трудно сейчас проверить так это было на самом деле или нет. Но, в общем, эта экзекуция… А дело в том, что вот это прямое нарушение тогдашнего законодательства. В 63-м году был принят закон, отменяющий телесные наказания, сохраняющий в некоторых случаях там крестьянский суд волостной мог приговорить к телесному наказанию.
В. Бойко ― Но в данном случае мы говорим об уже осужденном.
А. Кузнецов ― Осужденного можно было высечь, но в местах отбывания наказания на каторге.
В. Бойко ― Непосредственно на каторге…
Кузнецов: Александр II был человеком, который в себе сочетали и либерала, и консерватора, державника и вольнодумца
А. Кузнецов ― На каторге можно, а в тюрьме нельзя. Одним словом, тут уже нарушение, безусловно. И в конечном итоге действительно это событие вызвало в Петербурге очень большой резонанс. Начинают народники готовить серию акций…
В. Бойко ― Оно вызвало резонанс на тот момент только в народовольческой среде?
А. Кузнецов ― Нет, нет.
В. Бойко ― Или в целом? Об этом писалось в газетах…
А. Кузнецов ― Об этом писалось в газетах. И в частности процесс Засулич, понятно, что среди присяжных не было ни одного человека даже приблизительно народнических взглядов, но процесс Засулич показал, что вот это дело было очень памятно, хотя он будет происходить через 9 месяцев после описываемых событий и повлияет непосредственно. Симпатий на стороне Трепова практически ни у кого не было, даже у людей, вполне принадлежащих к государственному лагерю. И проходит достаточно длительное время. То есть не идет речь ни о каком аффекте. Иногда представляют так: вот девушка молодая, юная, восторженная вот сразу после этого чуть ли не на следующий день она с револьвером приходит, стреляет. Все не так. Во-первых, нет юной, восторженной девушки. Значит, Засулич идет 29-й год. По понятиям того времени это вполне зрелая женщина.
В. Бойко ― И насколько я понимаю, она уже, в общем, вполне укоренившаяся в своих политических взглядах.
А. Кузнецов ― Абсолютно. То есть это вот одна из тех… В народнической среде было много таких людей, юношей и девушек. Это человек абсолютно убежденный в своем деле. Она уже… к этому времени на нее большое досье в полиции. Она уже успела пройти по знаменитому Нечаевскому делу, о котором мы обязательно когда-нибудь сделаем передачу. Интереснейшее дело. И была признана виновной и получила за это ссылку. Затем она попадется на распространении нелегальной литературы, получит более суровую ссылку. Она к этому времени, в общем-то, была уже достаточно хорошо известна в народнической среде. Это, безусловно, человек… Кстати говоря, с Боголюбовым она не была даже знакома. Там потом будут ходить слухи, что она была в него влюблена. Нет, до этого они ни разу не виделись. Возможно, она его фамилию наверняка слышала, но они не были лично знакомы.
В. Бойко ― Ну, то есть с точки зрения тогдашней власти и самодержавия получается, что она, опять же переводя на современный язык, экстремистка…
А. Кузнецов ― Да.
В. Бойко ― … которая уже есть во всех базах, которая уже отбывала сроки.
А. Кузнецов ― Ну, пока она отбывала ссылки, каторги, пока не было…
А. Кузнецов ― Да, да. Она уже бывала судом признана виновной. И она выбирает не женское оружие. Опять же вот из образа влюбленной девушки… Обычно, ну, что? если влюбленная девушка, вот револьверчик дамский типа «Велодог», каким собак велосипедисты отпугивали. Нет, у нее боевое оружие с пулей и стрелявшее пулей большого калибра. И в результате ранение-то Трепову было нанесено довольно серьезное. Почему-то во многих источниках пишут, что ранение в грудь, ну, видимо, это тоже работает на романтическую историю. Нет, ранение было в область таза. Оно перебило… пуля перебила одну из костей, откололо верхушку другой кости. И, в общем, Трепов более месяца находился на постельном режиме, хотя в конце концов он поправился, но врачи признавали это ранение тяжелым.
В. Бойко ― У нас еще немного времени остается как раз, чтобы поподробнее поговорить об обстоятельствах нападения Засулич и картине, и месте преступления.
А. Кузнецов ― Ну, собственно ничего там особенного нет. Это был обычный прием, что называется, населения. Она пришла и когда… Там было еще несколько из служащих и посетителей. В комнате, когда Трепов появился, она выстрелила с близкого расстояния. Врачи указали добросовестно помимо там всех повреждений, которые пуля нанесла, что на коже наличествовал такой вот ожоговый поясок от частичек пороха.
В. Бойко ― Пороховой ожог.
А. Кузнецов ― Пороховой ожог. То есть да, стреляли с расстояния не более полуметра. И вот собственно событие преступления не вызывало никаких сомнений. Засулич была задержана на месте преступления, назвалась сначала другим именем, но достаточно быстро ее настоящее имя было определено. То есть факт… о фактах по сути спорить было не о чем.
В. Бойко ― То есть мы говорим не о каком-то нападении из-за угла на пустынной, ночной улице Петербурга…
А. Кузнецов ― Ни в коем случае.
В. Бойко ― … а о преступлении, которое совершается при свидетелях…
А. Кузнецов ― Полудюжина свидетелей в присутственном месте…
В. Бойко ― Выстрел в упор, грубо говоря.
А. Кузнецов ― С полным пониманием того, что объект покушения – это высокопоставленное должностное лицо. Засулич, в общем, на суде не будет скрывать того, что да, она совершила это преступление. И это, видимо, создаст ту иллюзию у тех, кто организовывал этот процесс, у министра юстиции, у прокуратуры, современным языком ее назовем, петербургской иллюзию того, что дело настолько ясное, что можно его поручить суду присяжных. Невзирая на то, что эти люди, я имею в виду министра юстиции Палена и петербургского прокурора Лопухина, они понимали, что атмосфера, прямо скажем, не для такого процесса. Нехорошая атмосфера. Они понимали, что в петербургском обществе, в том числе не только в революционных или там студенческих кругах, но и среди людей вполне лояльных настроения скорее в пользу Засулич и против Трепова, чем наоборот. И вот только один очень умный, но совершенно не симпатичный мне, но, безусловно, очень умный человек Константин Петрович Победоносцев уже тогда прозорливо скажет, цитирую: «Идти на суд присяжных с таким делом в такую минуту, посреди такого общества как петербургское – это не шуточное дело». Вот, видимо, 1-я ошибка заключалась в том… 1-я ошибка министра юстиции в том, что это дело было вынесено на суд присяжных, хотя имелись формальные основания для того, чтобы эту процедуру обойти и судить обычным классическим, так сказать, коронным судом, создать специальное присутствие, как это делалось, и потом войдет в широчайшую практику. Ну, вот сочли, что, ну, настолько очевидные обстоятельства, что вот…
В. Бойко ― Не прислушались…
А. Кузнецов ― Да, да.
Кузнецов: В этой ситуации он вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не произошло, он идет на ее обострение
В. Бойко ― … к Победоносцеву, который, в общем, вряд ли хотел кого-то спровоцировать…
А. Кузнецов ― И вот… Сергей говорит: «Папа Засулич бывал в высоких чинах». Нет, он не бывал в высоких чинах. Он отставной капитан из обедневших польских дворян. Так здесь чего не было, так это блата. Ну, вот. И это, видимо, первая из 3-х главных ошибок, которая будет совершена организаторами этого процесса. Ну, а, видимо, мы уже после перерыва вернемся… то есть не вернемся, а продолжим о 2-й и 3-й ошибках.
В. Бойко ― Да, действительно после новостей середины часа, которые представит Яков Широков, мы перемещаемся уже в зал судебных заседаний, где будем вместе с присяжными разбирать дело Веры Засулич. Это программа «Не так». Оставайтесь с нами.
В. Бойко ― 12 часов и 35 минут. В этой студии по-прежнему Всеволод Бойко и Алексей Кузнецов. Мы обсуждаем дело Веры Засулич. Плюс 7 985 970 45 45 – телефон для ваших смс-сообщений. Вопросы можете обращать к нам. Ну, и я один обращу. Это вопрос от Александра Бастрыкина, автора книги «Тени исчезают в Смольном» совместно с некой Громцевой. Так вот вопрос этот собственно был опубликован в журнале «Дилетант», последний прошлогодний номер. Там опубликована выдержка из публикации Александра Бастрыкина, где пишет он следующее о деле Засулич. Ну, как вы понимаете, книга его посвящена различным громким процессам. «Факт покушения, событие преступления был доказан. Было несомненно установлено и то, что стреляла в потерпевшего именно подсудимая. Она не только этого не отрицала, но и с гордостью подтверждала факт преступного деяния. Но когда присяжных спросили, виновна ли подсудимая, они единодушно ответили «Нет, не виновна». Почему же присяжные оправдали Засулич, а точнее признали ее невиновной?»
А. Кузнецов ― Ну, это собственно главный вопрос. И это в конечном итоге выводит нас на разговор о том, что такое суд присяжных. Значит, суд присяжных. Его идея заключается в том, что любое дело как бы разделено на две стороны: сторона факта и сторона юридической оценки. Задача присяжных дать свое заключение по фактам. Они должны собственно ответить на вопрос, было ли преступление, виновен ли в преступлении, если да, то в какой степени данный там подсудимый или данный там подсудимый. А уже суд дает юридическую квалификацию и выносит непосредственно приговор. Вот в данном случае получилось так, что присяжные взяли на себя не вопросы факта, а вопросы, безусловно, не юридические, потому что в любом законодательстве любой страны мира то, что совершила Вера Засулич, – преступление, а вопросы нравственной оценки. Вот суд присяжных в данном случае – это случай довольно редкий, хотя и не уникальный в истории суда присяжных, в том числе и в России – решил дать нравственную оценку. Почему так получилось? Действительно не симпатизировали Трепову. Причем не симпатизировали в Петербурге самые разные слои населения. И присяжные были довольно разные люди. Кстати говоря, вот 2-я ошибка обвинения организаторов процесса. Прокурор Константин Кессель почему-то – для меня абсолютная загадка – не воспользовался своим правом участия в отборе присяжных.
В. Бойко ― В отборе и правом соответственно отвода.
А. Кузнецов ― Отвода. Совершенно верно. 28 или 29, сейчас я точно не помню, кандидатур было изначально: те, кто явились. И у защиты, и у обвинения было право отвести по 6 присяжных, причем не надо было приводить никаких оснований. Просто отвожу и все. И было такое правило, о котором Кессель не мог не знать, что если какая-то сторона воспользуется этим только частично или вообще не воспользуется, то те присяжные, то количество, которые ей не отведено, переходят другой стороне. То есть когда он не стал отводить присяжных, он мало того, что не устранил тех людей, которые с точки зрения обвинения были ненадежные, так он еще и…
А. Кузнецов ― Он добавил вестов, совершенно верно, адвокату. Я сейчас его назову обязательно. И в результате из 28 защитник отвел 11. Кого он отводил? Он отводил преимущественно купцов. Почему? А потому, что как ни странно, купцы в той ситуации наиболее зависимые от полиции люди. Вот интересно, что чиновники, мелкие чиновники достаточно будут составлять по сути опору вот этого оправдательного жюри присяжных. Их там по разным подсчетам там 6 или 7. Как считать? Ну, в любом случае половина – чиновники. Вот они…
В. Бойко ― То есть мы говорим о том, что, опять же переводя на современный язык, мне так проще, выбирая между представителя госслужбы и мелкого и среднего бизнеса в суде, защитник оставляет именно госслужащих, хотя, казалось бы, нападение совершенно собственно на…
А. Кузнецов ― Совершенно верно. Вот это…
В. Бойко ― … такого же чиновника только высокопоставленного.
А. Кузнецов ― Из главных парадоксов, если любое западный адвокат будет исходить, что представители бизнеса – люди гораздо более свободные в своих суждениях, чем госслужащие, у нас ситуация ровно наоборот. У нас любой купец понимает, что любой частный пристав может его разорить, и поэтому купцы-то как раз… ну, их будет всего два из этих 12 присяжных. А остальные присяжные будут несколько чиновников не очень высокого ранга. Самый высокий там надворный советник соответствует армейскому подполковнику. Будут… И вообще будет один коллежский регистратор. То есть 14-й класс. Будет один дворянин без определенных занятий. Будет один студент. Будет один свободный художник. И вот это жюри присяжных, оно изначально, как я понимаю, к вере Засулич относилось с определенной симпатией. Ну, и, конечно, это звездный час 2-х великих юристов – это Анатолий Федорович Кони, который как раз буквально в день покушения Засулич на Трепова стал председателем петербургского окружного суда. До этого он работал в прокуратуре. Он никогда не был адвокатом. Его очень часто даже в учебных пособиях называют адвокатом, видимо, потому, что по своему юридическому убеждению человек, наверное, был из этого сословия…
В. Бойко ― Как раз тоже возвращаясь к журналу «Дилетант», уже не в архивном номере, а в последнем есть дискуссия на эту тему. И тоже известный современный адвокат Генри Маркович Резник пишет именно об этом, что он, не будучи адвокатом никогда, чрезвычайно уважительно относился к адвокатской деятельности.
А. Кузнецов ― Совершенно верно. И он в высочайшей степени уважительно относился к судейскому сословию вот в хорошем смысле этого слова. Я хочу привести цитату. Когда процесс закончится оправданием, Кони будут очень активно намекать, чтобы он подавал в отставку. Сместить его было нельзя, судьи не сменяемы. И тогда Кони на это сказал: «Если судьи России узнают, что председателя 1-го суда в России, человека, - ну, имеется в виду столичного суда, - человека, имеющего судебного имя, занимающего кафедру, - он был профессором университета, - которого ждет несомненно быстрый успех в адвокатуре, для которого служба далеко не исключительное, неизбежное средство существования, достаточно попугать несправедливым недовольством высших сфер, чтобы он тотчас добровольно с готовностью, угодливой поспешностью отказался от лучшего своего права, приобретенного годами труда и забот, отказался от несменяемости, то что же можно сделать с нами?» И Кони остается именно для того, чтобы показать: не бойтесь судьи, на нашей стороне закон, хватит трепетать от каждого начальственного окрика. Вот человек в этом смысле абсолютно безупречной нравственной профессиональной позиции.
В. Бойко ― Наша слушательница НК, возвращаясь к вопросу о присяжных, спрашивает: «Чиновники оказались свободными, не коррумпированными в процессе. Это фантастично».
А. Кузнецов ― Да, да. Вот фан… Для нас нынешних, к сожалению, это фантастично. И председатель суда был человеком независимым и со своей позицией. Иногда даже говорят, вот Кони все вел к оправдательному приговору. Это абсолютно не так. Кони, судя по всему, вот я внимательно перечитал его записки, когда-то вообще было мое любимое чтение – его мемуары, три книги его мемуаров. Я перечитал. Он явно совершенно не говорит об этом напрямую, но он явно совершенно исходил из того, что приговор будет обвинительный, но заслуживает снисхождения. Это будет давать возможность суду применить сравнительно мягкое наказание. У меня абсолютное сложилось убеждение, что Кони не ожидал оправдательного…
В. Бойко ― Ну, хорошо. Если Кони не ожидал оправдания, тогда главный, кто должен был ожидать оправдания – это собственно защитник…
А. Кузнецов ― Да. И вот наконец…
В. Бойко ― … Засулич. Наконец пришло время его назвать.
А. Кузнецов ― Да, наконец. Мы интриговали, интриговали. Значит, Петр Акимович Александров – человек внешне совершенно не соответствовавший вот уже складывающемуся типажу преуспевающего адвоката. Нервный, желчный, иногда голос его срывался в каких-то истерических нотках, болезненно худощавый, неулыбчивое лицо. Он совершенно, видимо, не обладал вот теми великолепными актерскими данными, которыми обладал там, скажем, Федор Никифорович Плевако. Его голос не был голосом бархатистым таким вот баритоном, завораживающим присяжных. Но это был человек неумолимой логики. Это был человек нравственной позиции. И это был человек, умеющий понять вот, на каких именно струнах следует играть в данном случае…
В. Бойко ― Вот как раз про струны. Я ведь насколько понимаю, вот та самая речь, итоговая, которую он произнес перед тем, как присяжные удалились на вынесение вердикта, она чуть ли там не в юридических институтах изучается до сих пор.
А. Кузнецов ― Я бы ее изучал не только как образец адвокатской речи, но и как образец неудачно выстроенного обвинения. Вот что… Причем Кессель здесь, видимо, не виноват. У меня такое сложилось ощущение, что это политическое решение, принятое на самом верху. Почему-то было решено из процесса вообще убирать всю политику. Вообще. Вот все, бытовое дело. Так сказать, девушка пришла и стреляла в градоначальника. Никакой политики за этим нет. В чем смысл этого? Кстати говоря, Кони тоже в своих мемуарах удивляется. Он говорит, власть до этого выпячивала любую возможность, а сейчас вот так вот. И из-за этого это дало возможность Александрову после очень неяркой, невыразительной обвинительной речи прокурора… Все это опубликовано. Не только речь Александрова. Можно это все прочитать в интернете. Александров произнес довольно сухую по тем временам с литературной точки зрения речь, но в которой он с большим мастерством вывел вот все произошедшее из невозможности для порядочного человека, для его подзащитной, для Веры Засулич, для человека с обостренным чувством справедливости, для человека, что называется, с обнаженными нервами, вот как жить после того, как вот так грубо попираются права твоего товарища, пусть человека, которого ты не знаешь, но ты чувствуешь с ним определенный духовный…
Кузнецов: В любом законодательстве любой страны мира то, что совершила Вера Засулич, – преступление
В. Бойко ― Да, я как раз нашел, готовясь, выдержки из этой речи, и вот что он говорил: «Первый раз является здесь, - подразумевается в суде, - женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару закона, тогда – да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобные преступления». Ну, и, в общем, здесь все дальше про надломленную жизнь, про то, что…
А. Кузнецов ― Я надеюсь…
В. Бойко ― … психологически такой…
А. Кузнецов ― Абсолютно. А дело в том, что на юридическом поле играть было бесполезно. И это Александров прекрасно понимал. И за это памятник ему надо ставить. Он совершенно… И он сумел породить в присяжных ощущение, что они сейчас вынесут не просто вердикт Вере Засулич. Хотя в речи вы этого не найдете, но я абсолютно убежден, что Петр Акимович апеллировал в том числе к такому, ну, в хорошем смысле самолюбию каждого из присяжных: вот у вас есть шанс войти в историю. Вот вы сейчас, если вы вынесете вопреки любому здравому смыслу и всем там уложениям и показаниям, если вы сейчас вынесете оправдательный приговор, ваши имена войдут в историю. И он прав. Вот я могу сейчас перечислить всех 12 присяжных и 2-х запасных. Их имена, так или иначе, вошли в историю. И когда Кони инструктирует присяжных, это обязательный элемент, так называемое резюме, когда он инструктирует их перед тем, как они уйдут в совещательную комнату.
В. Бойко ― Вам предстоит ответить на…
А. Кузнецов ― Вам предстоит ответить на три вопроса. Виновна ли она в том, что она, так сказать, совершила вот это преступление? Если она совершила, то имела ли она заранее обдуманное намерение убить его? И если она имела такое намерение, то все ли она сделала для того, чтобы, значит, добиться этой цели? 2-й и 3-й вопрос естественно имеют смысл в том случае, если присяжные на 1-й отвечают «да», в чем Кони, видимо, не сомневался. Но он присяжным в полном, абсолютно в рамках закона подбрасывал возможность сказать: «Нет, она не все сделала. Нет, она не имела намерения убить. Она имела намерение, так сказать, высказать свое отношение и так далее». А дальше через… после довольно короткого совещания выходят присяжные. И старшина присяжных, надворный советник Александр Иванович Лохов произносит: «Не виновна». И вот я хочу процитировать Анатолия Федоровича Кони из его воспоминаний о реакции: «Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!» - все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократичном отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали. Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера Баранцов, раскраснейвшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся. Но едва я отвернулся, снова принялся хлопать».
В. Бойко ― Какой слог.
А. Кузнецов ― Слог, безусловно. Но…
В. Бойко ― Атмосфера.
А. Кузнецов ― Атмосфера. Вот эта атмосфера ожидания, очень дорогая сердцу русского в широком смысле этого слова человеку, Достоевский вообще половину своих романов именно об этом написал. Торжество мертвого правосудия – да? – параграф, так сказать, уложение о наказаниях, пункт такой-то и поезжай в Сибирь. А вот торжество той справедливости, которую ждет в суде русский человек, он ждет не буквального правоприменения, он ждет некоего высшего суда. Вот на глазах у них свершился высший суд.
В. Бойко ― Ну, что? Нам пришел еще один вопрос, на который мы очень коротко успеваем ответить, о последствиях этого процесса, по крайней мере, для основных участников. С Кони все понятно. Он испытывал серьезное давление, но не сдавался.
А. Кузнецов ― Да, он уже никогда больше в больших… Он, правда, будет продолжать служить, но…
В. Бойко ― Засулич эмигрирует.
А. Кузнецов ― Засулич попытается. Полиция на следующий день, опротестовав приговор, схватить, но она успеет эмигрировать. И станет потом одной из 1-х русских марксистов в плехановской группе.
В. Бойко ― Кессель и Александров?
А. Кузнецов ― Александров, к сожалению, довольно скоро умрет от болезни в возрасте 50 с небольшим лет. Что касается Кесселя, то он будет продолжать карьеру по прокурорскому ведомству, но не добьется никаких судов. И наконец…
В. Бойко ― Инициаторы процесса?
А. Кузнецов ― А что касается Палена, то очень скоро… Это министр юстиции, граф Пален. Он будет отставлен с формулировкой за недостаточное внимание к процессу Веры Засулич. Когда Александр III вскорости взойдет на престол, то одним из первых мероприятий будут изменены судебные уставы, и впоследствии политические процессы будут уже проходить без участия присяжных. Вот главный вывод, который сделает власть. То есть из этой победы для правосудия последствия будут нехорошие.
В. Бойко ― Ну, что? У нас остается времени как раз на то, чтобы предложить вам темы для следующей передачи.. Оно уже запущено. Я лишь обозначаю эти самые темы. Суд над «кровавой волчицей» Эржбет Батори, Венгрия XVII век. Суд над Жаном Каласом, жертвой религиозного фанатизма, Франция, XVIII век. «Процесс 193-х», так называемое дело о «хождении в народ», Российская империя, третья четверть 19-го…
А. Кузнецов ― Это вот для тех, кому понравилась сегодняшняя передача. Дело предшествовавшее процессу Засулич.
В. Бойко ― Суд над Раулем Вилленом, убийцей Жана Жореса, Франция, 1919. Ну, и, наконец, известное «Дело валютчиков» - дело Рокотова, Файбишенко, Яковлева, 1961 год.
А. Кузнецов ― СССР, разумеется.
В. Бойко ― Да. Выбирайте из этих пяти процессов, о каком вам интереснее будет послушать в эфире программы «Не так» через неделю в то же время. Я напоминаю, историк Алексей Кузнецов сегодня рассказывал о деле Веры Засулич.
А. Кузнецов ― Да, и нам будет интересно рассказать вам о любом из этих пяти дел. Все решаете вы.
В. Бойко ― Алексею Кузнецову будет интересно рассказать, мне, конечно, будет интересно послушать и покивать. Всеволод Бойко, Алексей Кузнецов. Это программы «Не так». Мы с вами прощаемся.
А. Кузнецов ― До следующего воскресенья.
В. Бойко ― Спасибо.
Дело Засулич
Вера Ивановна Засулич обвинялась в покушении на убийство Петербургского градоначальника генерала Трепова, совершенного ею путем выстрела из пистолета 24 января 1878 г. Обвинительной властью преступление Засулич квалифицировалось как умышленное, с заранее обдуманным намерением.
Истинным мотивом этого преступления было возмущение Засулич беззаконными действиями генерала Трепова, отдавшего распоряжение высечь розгами содержавшегося в доме предварительного заключения политического подследственного Боголюбова. Поступок генерала Трепова широко обсуждался в печати и различных общественных кругах. Наиболее передовые из них оценивали этот поступок как жестокий акт насилия, произвола и надругания над человеческой личностью, несовместимый с принципами гуманности. Выстрел В. Засулич и прозвучал как выражение протеста против действий генерала Трепова со стороны прогрессивной общественности.
При рассмотрении дела Засулич царская юстиция предложила обвинителям не давать в речи оценки действий Трепова. Такое условие не было принято Андреевским и Жуковским, которые выступать обвинителями в этом процессе отказались (см. их биографические справки). Однако не только оценка действий Трепова, но и горячее осуждение вообще применения телесных наказаний были блестяще даны в речи Александрова, защищавшего Веру Засулич. ---
Дело рассматривалось Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей 31 марта 1878 г. {Подробно об обстоятельствах дела Засулич см. А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956, стр. 497--703.}.
Господа присяжные заседатели! Я выслушал благородную, сдержанную речь товарища прокурора, и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи господина прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам, до того просто, что если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая, что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?
Все это истины, против которых нельзя спорить, но дело в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая: оно так связуется, так переплетается с фактом совершившегося в доме предварительного заключения 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произведенного В. Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотивами, начало которых положено было происшествием в доме предварительного заключения. В самом сопоставлении, собственно говоря, не было бы ничего трудного; очень нередко разбирается не только такое преступление, но и тот факт, который дал мотив этому преступлению. Но в настоящем деле эта связь до некоторой степени усложняется, и разъяснение ее затрудняется. В самом деле, нет сомнения, что распоряжение генерал-адъютанта Трепова было должностное распоряжение. Но должностное лицо мы теперь не судим, и генерал-адъютант Трепов является здесь в настоящее время не в качестве подсудимого должностного лица, а в качестве свидетеля, лица, потерпевшего от преступления; кроме того, чувство приличия, которое мы не решились бы преступить в защите нашей и которое не может не внушить нам известной сдержанности относительно генерал-адъютанта Трепова как лица, потерпевшего от преступления, я очень хорошо понимаю, что не могу касаться действий должностного лица и обсуждать их так, как они обсуждаются, когда это должностное лицо предстоит в качестве подсудимого. Но из того затруднительного положения, в котором находится защита в этом деле, можно, мне кажется, выйти следующим образом.
Всякое должностное, начальствующее лицо представляется мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна сторона этого Януса обращена к закону, к начальству, к суду; она ими освещается и обсуждается; обсуждение здесь полное, веское, правдивое; другая сторона обращена к нам, простым смертным, стоящим в притворе храма, под горой. На эту сторону мы смотрим, Ъ она бывает не всегда одинаково освещена для нас. Мы к ней подходим иногда только с простым фонарем, с грошевой свечкой, с тусклой лампой, многое для нас темно, многое наводит нас на такие суждения, которые не согласуются со взглядами начальства, суда на те же действия должностного лица. Но мы живем в этих, может быть, иногда и ошибочных понятиях, на основании их мы питаем те или другие чувства к должностному лицу, порицаем его или славословим его, любим или остаемся к нему равнодушным, радуемся, если находим распоряжения мотивом для наших- действий, за которые мы судимся и должны ответствовать, тогда важно иметь в виду не только то, правильны или не правильны действия должностного лица с точки зрения закона, а как мы сам" смотрели на них. Не суждения закона о должностном действии, а наши воззрения на него должны быть приняты как обстоятельства, обусловливающие, степень нашей ответственности. Пусть эти воззрения будут и неправильны, -- они ведь имеют значение не для суда над должностным лицом, а для суда над нашими поступками, соображенными с теми или другими руководившими нами понятиями.
Чтобы вполне судить о мотиве наших поступков, надо знать, как эти мотивы отразились в наших понятиях. Таким образом, в моем суждении о событии 13 июля не будет обсуждения действий должностного лица, а только разъяснение того, как отразилось это событие на уме и убеждениях Веры Засулич. Оставаясь в этих пределах, я, полагаю, не буду судьею действий должностного лица и затем надеюсь, что в этих пределах мне будет дана необходимая законная свобода слова и вместе с тем будет оказано снисхождение, если я с некоторой подробностью остановлюсь на таких обстоятельствах, которые с первого взгляда могут и не казаться прямо относящимися к делу. Являясь защитником В. Засулич, по ее собственному избранию, выслушав от нее, в моих беседах с нею, многое, что она находила нужным передать мне, я невольно впадаю в опасение не быть полным выразителем ее мнения и упустить что-либо, что, по взгляду самой подсудимой, может иметь значение для ее дела.
Я мог бы теперь начать прямо со случая 13 июля, но нужно прежде исследовать почву, которая обусловила связь, между 13 июля и 24 января. Эта связь лежит во всем прошедшем, во всей жизни В. Засулич. Рассмотреть эту жизнь весьма поучительно; поучительно рассмотреть ее не только для интересов настоящего дела, не только для того, чтобы определить, в какой степени виновна В. Засулич, но ее прошедшее поучительно и для извлечения из него других материалов, нужных и полезных для разрешения таких вопросов, которые выходят из пределов суда: для изучения той почвы, которая у нас нередко производит преступление и преступников. Вам сообщены уже о В. Засулич некоторые" биографические данные; они не длинны, и мне придется остановиться только на некоторых из них.
Вы помните, что с семнадцати лет, по окончании образования в одном из московских пансионов, после того как она выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, Засулич вернулась в дом своей матери. Старуха-мать ее живет в Петербурге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым и его сестрой. Познакомилась она с ней совершенно случайно, в учительской школе, куда она ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты. Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического.
По просьбе Нечаева В. Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии оказалось, что Нечаев -- государственный преступник, и ее совершенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием к привлечению ее в качестве подозреваемой в государственном преступлении по известному нечаевскому делу. Вы помните из рассказа В. Засулич, что двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности.
Годы юности- по справедливости считаются лучшими годами в жизни человека; воспоминания о них, впечатления этих лет остаются на всю жизнь. Недавний ребенок готовится стать созревшим человеком. Жизнь представляется пока издали ясной, розовой, обольстительной стороной без мрачных теней, без темных пятен. Много переживает юноша в эти короткие годы, и пережитое кладет след на всю жизнь. Для мужчины это пора высшего образования; здесь пробуждаются первые прочные симпатии; здесь завязываются товарищеские связи; отсюда выносятся навсегда любовь к месту своего образования, к своей alma mater {Мать кормящая.}. Для девицы годы юности представляют пору расцвета, полного развития; перестав быть дитятею, свободная еще от обязанностей жены и матери, девица живет полною радостью, полным сердцем. То -- пора первой любви, беззаботности, веселых надежд, незабываемых радостей, пора дружбы; то -- пора всего того дорогого, неуловимо-мимолетного, к чему потом любят обращаться воспоминаниями зрелая мать и старая бабушка.
Легко вообразить, как провела Засулич эти лучшие годы своей жизни, в каких забавах, в каких радостях провела она это дорогое время, какие розовые мечты волновали ее в стенах Литовского замка и казематах Петропавловской крепости. Полное отчуждение от всего, что за тюремной стеной. Два года она не видела ни матери, ни родных, ни знакомых. Изредка только через тюремное начальство доходила весть от них, что все, мол, слава богу, здоровы. Ни работы, ни занятий. Кое-когда только книга, прошедшая через тюремную цензуру. Возможность сделать несколько шагов по комнате и полная невозможность увидеть что-либо через тюремное окно. Отсутствие воздуха, редкие прогулки, дурной сон, плохое питание. Человеческий образ видится только в тюремном стороже, приносящем обед, да в часовом, заглядывающем, время от времени, в дверное окно, чтобы узнать, что делает арестант. Звук отворяемых и затворяемых замков, бряцание ружей сменяющихся часовых, мерные шаги караула да уныломузыкальный звон часов Петропавловского шпица. Вместо дружбы, любви, человеческого общения -- одно сознание, что справа и слева, за стеной, такие же товарищи по несчастью, такие же жертвы несчастной доли.
В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию -- беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении. Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма была для нее aima mater, которая закрепила эту дружбу, это товарищество.
Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду. Ей сказали: "Иди",-- и даже не прибавили: "И более не согрешай",-- потому что прегрешений не нашлось, и до того не находилось их, что в продолжение двух лет она всего только два раза была спрошена, и одно время серьезно думала, в продолжение многих месяцев, что она совершенно забыта: "Иди". Куда же идти? По счастию, у нее есть куда идти -- у нее здесь, в Петербурге, старуха-мать, которая с радостью встретит дочь. Мать и дочь были обрадованы свиданием; казалось, два тяжких года исчезли из памяти. Засулич была еще молода -- ей был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: "Поправишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благополучно". Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая жизнь одолеет, и не останется следов тяжелых лет заключения.
Была весна, пошли мечты о летней дачной жизни, которая могла казаться земным раем после тюремной жизни; прошло десять дней полных розовых мечтаний. Вдруг поздний звонок. Не друг ли запоздалый? Оказывается -- не друг, но и не враг, а местный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму. "Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, обо мне дело прекращено судебного палатою и Правительствующим Сенатом".-- "Не могу знать,-- отвечает надзиратель,-- пожалуйте, я от начальства имею предписание взять вас".
Мать принуждена отпустить дочь. Дала ей кое-что: легкое платье, бурнус, говорит: "Завтра мы тебя навестим, мы пойдем к прокурору, этот арест -- очевидное недоразумение, дело объяснится и ты будешь освобождена".
Проходят пять дней, В. Засулич сидит в пересыльной тюрьме с полной уверенностью скорого освобождения.
Возможно ли, чтобы после того как дело было прекращено судебною властью, не нашедшей никакого основания в чем бы то ни было обвинять Засулич, она, едва двадцатилетняя девица, живущая у матери, могла быть выслана, и выслана только что освобожденная, после двухлетнего тюремного заключения.
В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей приносят конфеты, книжки; никто не воображает, чтобы она могла быть выслана, и никто не озабочен приготовлениями к предстоящей высылке.
На пятый день задержания ей говорят: "Пожалуйте, вас сейчас отправляют в город Крестцы".-- "Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере, дайте мне возможность дать знать родственникам, предупредить их. Я уверена, что тут какое-нибудь недоразумение. Окажите мне снисхождение, подождите, отложите мою отправку хоть на день, на два, я дам знать родным".--"Нельзя,-- говорят,-- не можем по закону, требуют вас немедленно отправить".
Рассуждать было нечего. Засулич понимала, что надо покориться закону, не знала только, о каком законе тут речь. Поехала она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, между двух жандармов. Был апрель месяц, стало в легком бурнусе невыносимо холодно: жандарм снял свою шинель и одел барышню. Привезли ее в Крестцы. В Крестцах отдали ее исправнику, исправник выдал квитанцию в принятии клади и говорит Засулич: "Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас под надзором".
Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь неизвестном городе. У нее оказывается рубль денег, французская книжка, да коробка шоколадных конфет.
Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в своем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представилось возможности тем более, что нельзя было скрыть, что она -- высланная административным порядком. Я не буду затем повторять другие подробности, которые рассказала сама В. Засулич.
Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харьков. Таким образом началась ее бродячая жизнь,-- жизнь женщины, находящейся под надзором полиции. У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не в виде арестов и, наконец, о ней совсем забыли.
Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась на просмотр к местным полицейским властям, тогда ей улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и затем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию. Здесь она летом 1877 года прочитывает в первый раз в газете "Голос" известие о наказании Боголюбова.
Да позволено мне будет, прежде чем перейти к этому известию, сделать еще маленькую экскурсию в область розги.
Я не имею намерения, господа присяжные заседатели, представлять вашему вниманию историю розги,-- это завело бы меня в область слишком отдаленную, к весьма далеким страницам нашей истории, ибо история русской розги весьма продолжительна. Нет, не историю розги хочу я повествовать перед вами, я хочу привести лишь несколько воспоминаний о последних днях ее жизни.
Вера Ивановна Засулич принадлежит к молодому поколению. Она стала себя помнить тогда уже, когда наступили новые порядки, когда розги отошли в область преданий. Но мы, люди предшествовавшего поколения, мы еще помним то полное господство розг, которое существовало до 17 апреля 1863 г. Розга царила везде: в школе, на мирском сходе, она была непременной принадлежностью на конюшне помещика, потом в казармах, в полицейском управлении... Существовало сказание -- апокрифического, впрочем, свойства,-- что где-то русская розга была приведена в союз с английским механизмом, и русское сечение совершалось по всем правилам самой утонченной европейской вежливости. Впрочем, достоверность этого сказания никто не подтверждал собственным опытом. В книгах наших уголовных, гражданских и военных законов розга испещряла все страницы. Она составляла какой-то легкий мелодический перезвон в общем громогласном гуле плети, кнута и шпицрутенов. Но наступил великий день, который чтит вся Россия,-- 17 апреля 1863 г.,-- и розга перешла в область истории. Розга, правда, не совсем, но все другие телесные наказания миновали совершенно. Розга не была совершенно уничтожена, но крайне ограничена. В то время было много опасений за полное уничтожение розги, опасений, которых не разделяло правительство, но которые волновали некоторых представителей интеллигенции. Им казалось вдруг как-то неудобным и опасным оставить без розг Россию, которая так долго вела свою историю рядом с розгой,-- Россию, которая, По их глубокому убеждению, сложилась в обширную державу и достигла своего величия едва ли не благодаря розгам. Как, казалось, вдруг остаться без этого цемента, связующего общественные устои? Как будто в утешение этих мыслителей розга осталась в очень ограниченных размерах и утратила свою публичность.
По каким соображениям решились сохранить ее, я не знаю, но думаю, что она осталась как бы в виде сувенира после умершего или удалившегося навсегда лица. Такие сувениры обыкновенно приобретаются и сохраняются в малых размерах. Тут не нужно целого шиньона, достаточно одного локона; сувенир обыкновенно не выставляется наружу, а хранится в тайнике медальона, в дальнем ящике. Такие сувениры не переживают более одного поколения.
Когда в исторической жизни народа нарождается какое-либо преобразование, которое способно поднять дух народа, возвысить его человеческое достоинство, тогда подобное преобразование прививается и приносит свои плоды. Таким образом, и отмена телесного наказания оказала громадное влияние на поднятие в русском народе чувства человеческого достоинства. Теперь стал позорен тот солдат, который довел себя до наказания розгами; теперь смешон и считается бесчестным тот крестьянин, который допустит себя наказать розгами.
Вот в эту-то пору, через пятнадцать лет после отмены розг, которые, впрочем, давно уже были отменены для лиц привилегированного сословия, над политическим осужденным арестантом было совершено позорное сечение. Обстоятельство это не могло укрыться от внимания общество: о нем заговорили в Петербурге, о нем вскоре появляются газетные известия. И вот эти-то газетные известия дали первый толчок мыслям В. Засулич. Короткое газетное известие о наказании Боголюбова розгами не могло не произвести на Засулич подавляющего впечатления. Оно производило такое впечатление на всякого, кому знакомо чувство чести и человеческого достоинства.
Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все ее позорное и унизительное значение; человек, который по своему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без сердечного содрогания видеть и слышать исполнение позорной экзекуции над другими, -- этот человек сам должен был перенести на собственной коже всеподавляющее действие унизительного наказания
Какое, думала Засулич, мучительное истязание, какое презрительное поругание над всем, что составляет самое существенное достояние развитого человека, и не только развитого, но и всякого, кому не чуждо чувство чести и человеческого достоинства.
Не с точки зрения формальностей закона могла обсуждать В. Засулич наказание, произведенное над Боголюбовым, но и для нее не могло быть ясным из самых газетных известий, что Боголюбов, хотя и был осужден в каторжные работы, но еще не поступил в разряд ссыльнокаторжных, что над ним не было еще исполнено все то, что, по фикции закона, отнимает от человека честь, разрывает всякую связь его с прошедшим и низводит его на положение лишенного всех прав. Боголюбов содержался еще в доме предварительного заключения, он жил среди прежней обстановки, среди людей, которые напоминали ему его прежнее положение.
Нет, не с формальной точки зрения обсуждала В. Засулич наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специальная, более сердечная, более человеческая, которая никак не позволяла примириться с разумностью и справедливостью произведенного над Боголюбовым наказания.
Боголюбов был осужден за государственное преступление. Он принадлежал к группе молодых, очень молодых людей, судившихся за преступную манифестацию на площади Казанского собора. Весь Петербург знает об этой манифестации, и все с сожалением отнеслись тогда к этим молодым людям, так опрометчиво заявившим себя политическими преступниками, к этим так непроизводительно погубленным молодым силам. Суд строго отнесся к судимому деянию. Покушение явилось в глазах суда весьма опасным посягательством на государственный порядок, и закон был применен с подобающей строгостью. Но строгость приговора за преступление не исключала возможности видеть, что покушение молодых людей было прискорбным заблуждением и не имело в своем основании таких расчетов, своекорыстных побуждений, преступных намерений, что, напротив, в основании его лежало доброе увлечение, с которым не совладал молодой разум, живой характер, и дало им направиться на ложный путь, приведший к прискорбным последствиям.
Характерные особенности нравственной стороны государственных преступлений не могут не обращать на себя внимания. Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко -- только разновременно высказанное учение преждевременного преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время.
Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую государственного преступника, не позволяет видеть в нем презренного, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпатий: ко всему тому высокому, честному, доброму, разумному, что остается в нем вне сферы его преступного деяния.
Мы, в настоящее славное царствование, тогда еще с восторгом юности, приветствовали старцев, возвращенных монаршим милосердием из снегов Сибири, этих государственных преступников, явившихся энергическими деятелями по различным отраслям великих преобразований, тех преобразований, несвоевременная мечта о которых стоила им годов каторги.
Боголюбов судебным приговором был лишен всех прав состояния и присужден к каторге. Лишение всех прав и каторга -- одно из самых тяжелых наказаний нашего законодательства. Лишение всех прав и каторга одинаково могут постигнуть самые разнообразные тяжкие преступления, несмотря на все различие их нравственной подкладки. В этом еще нет ничего несправедливого. Наказание, насколько оно касается сферы права, изменения общественного положения, лишения свободы, принудительных работ, может без особенно вопиющей неравномерности постигать преступника самого разнообразного характера. Разбойник, поджигатель, распространитель ереси, наконец, государственный преступник могут быть без явной несправедливости уравнены постигающим их наказанием.
Но есть сфера, которая не поддается праву, куда бессилен проникнуть нивелирующий закон, где всякая законная уравнительность была бы величайшей несправедливостью. Я разумею сферу умственного и нравственного развития, сферу убеждений, чувствований, вкусов, сферу всего того, что составляет умственное и нравственное достояние человека.
Высокоразвитый, полный честных нравственных принципов государственный преступник и безнравственный, презренный разбойник или вор могут одинаково, стена об стену, тянуть долгие годы заключения, могут одинаково нести тяжкий труд рудниковых работ, но никакой закон, никакое положение, созданное для них наказанием, не в состоянии уравнять их во всем том, что составляет умственную и нравственную сферу человека. Что, потому, для одного составляет ничтожное лишение, легкое взыскание, то для другого может составить тяжелую нравственную пытку, невыносимое, бесчеловечное истязание.
Закон карающий может отнять внешнюю честь, все внешние отличия, с ней сопряженные, но истребить в человеке чувство моральной чести, нравственного достоинства судебным приговором, изменить нравственное содержание человека, лишить его всего того, что составляет неотъемлемое достояние его развития, никакой закон не может. И если закон не может предусмотреть все нравственные, индивидуальные различия преступника, которые обусловливаются их прошедшим, то является на помощь общая, присущая человеку, нравственная справедливость, которая должна подсказать, что применимо к одному и что было бы высшею несправедливостью в применении к другому.
Если с этой точки зрения общей справедливости смотреть на наказание, примененное к Боголюбову, то понятным станет то возбуждающее, тяжелое чувство негодования, которое овладело всяким неспособным безучастно относиться к нравственному истязанию над ближним.
С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова.
Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей? Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, -- представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии. Политический арестант был для Засулич -- она сама, ее горькое прошедшее, ее собственная история -- история безвозвратно погубленных лет, лучших и дорогих в жизни каждого человека, которого не постигает тяжкая доля, перенесенная Засулич. Политический арестант был для Засулич -- горькое воспоминание ее собственных страданий, ее тяжкого нервного возбуждения, постоянной тревоги, томительной неизвестности, вечной думы над вопросами: Что я сделала? Что будет со мной? Когда же наступит конец? Политический арестант был ее собственное сердце, и всякое грубое прикосновение к этому сердцу болезненно отзывалось на ее возбужденной натуре.
В провинциальной глуши газетное известие действовало на Засулич еще сильнее, чем оно могло бы действовать здесь, в столице. Там она была одна. Ей не с кем было разделить свои сомнения, ей не от кого было услышать слово участия по занимавшему ее вопросу. Нет, думала Засулич, вероятно, известие неверно, по меньшей мере оно преувеличено. Неужели теперь, и именно теперь, думала она, возможно такое явление? Неужели 20 лет прогресса, смягчение нравов, человеколюбивое отношение к арестованному, улучшение судебных и тюремных порядков, ограничение личного произвола, неужели 20 лет поднятия личности и достоинства человека вычеркнуты и забыты бесследно? Неужели к тяжкому приговору, постигшему Боголюбова, можно было прибавлять еще более тяжкое презрение к его человеческой личности, забвение в нем всего прошлого, всего, что дали ему воспитание и развитие? Неужели нужно было еще наложить несмываемый позор на эту, положим, преступную, но во всяком случае не презренную личность? Нет ничего удивительного, продолжала думать Засулич, что Боголюбов в состоянии нервного возбуждения, столь понятного в одиночно-заключенном арестанте, мог, не владея собой, позволить себе то или другое нарушение тюремных правил, но на случай таких нарушений, если и признавать их вменяемыми человеку в исключительном состоянии его духа, существуют у тюремного начальства другие меры, ничего общего не имеющие с наказанием розгами. Да и какой же поступок приписывает Боголюбову газетное известие? Неснятие шапки при вторичной встрече с почетным посетителем. Нет, это невероятно, успокаивалась Засулич; подождем, будет опровержение, будет разъяснение происшествия; по всей вероятности, оно окажется не таким, как представлено.
Но не было ни разъяснений, ни опровержений, ни гласа, ни послушания. Тишина молчания не располагала к тишине взволнованных чувств. И снова возникал в женской экзальтированной голове образ Боголюбова, подвергнутого позорному наказанию, и распаленное воображение старалось угадать, перечувствовать вое то, что мог перечувствовать несчастный. Рисовалась возмущающая душу картина, но то была еще только картина собственного воображения, не проверенная никакими данными, не пополненная слухами, рассказами очевидцев, свидетелей наказания; скоро явилось и то и другое.
В сентябре Засулич была в Петербурге; здесь уже она могла проверить занимавшее ее мысль происшествие по рассказам очевидцев или лиц, слышавших непосредственно, от очевидцев. Рассказы по содержанию своему не способны были усмирить возмущенное чувство. Газетное известие оказывалось непреувеличенным; напротив, оно дополнялось такими подробностями, которые заставляли содрогаться, которые приводили в негодование. Рассказывалось и подтверждалось, что Боголюбов не имел намерения оказать неуважение, неповиновение, что естественное уклонение от внушения, которое ему угрожало, что попытка сбить с Боголюбова шапку вызвала крики со стороны смотревших на происшествие арестантов независимо от какого-либо возмущения их к тому Боголюбовым. Рассказывались дальше возмутительные подробности приготовления и исполнения наказания. Во двор, на который из окон камер неслись крики арестантов, взволнованных происшествием с Боголюбовым, является смотритель тюрьмы и, чтобы "успокоить" волнение, возвещает о предстоящем наказании Боголюбова розгами, не успокоив никого этим в действительности, но, несомненно, доказав, что он, смотритель, обладает и практическим тактом и пониманием человеческого сердца. Перед окнами женских арестантских камер, в виду испуганных чем-то необычайным происходящим в тюрьме женщин, вяжутся пуки розог, как будто бы драть предстояло целую роту; разминаются руки, делаются репетиции предстоящей экзекуции, и в конце концов нервное волнение арестантов возбуждается до такой степени, что ликторы считают нужным убраться в сарай и оттуда выносят пуки розог уже спрятанными под шинелями.
Теперь, по отрывочным рассказам, по догадкам, по намекам нетрудно было вообразить и настоящую картину экзекуции. Восставала эта бледная, испуганная фигура Боголюбова, не ведающая, что он сделал, что с ним хотят творить; восставал в мыслях болезненный его образ. Вот он, приведенный на место экзекуции и пораженный известием о том позоре, который ему готовится; вот он, полный негодования и думающий, что эта сила негодования даст ему силы Самсона, чтоб устоять в борьбе с массой ликторов, исполнителей наказания; вот он, падающий под массой пудов человеческих тел, насевших ему на плечи, распростертый на полу, позорно обнаженный несколькими парами рук, как железом, прикованный, лишенный всякой возможности сопротивляться, и над всей этой картиной мерный свист березовых прутьев, да также мерное счисление ударов благородным распорядителем экзекуции. Все замерло в тревожном ожидании стона; этот стон раздался,-- то не был стон физической боли -- не на нее рассчитывали; то был мучительный стон удушенного, униженного, поруганного, раздавленного человека. Священнодействие совершилось, позорная жертва была принесена!..
Сведения, полученные Засулич, были подробны, обстоятельны, достоверны. Теперь тяжелые сомнения сменились еще более тяжелою известностью. Роковой вопрос встал со всей его беспокойною настойчивостью. Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот позор, которыми навсегда неутешимою болью будет напоминать о себе несчастному? С твердостью перенесет осужденный суровость каторги, но не примирится с этим возмездием за его преступление, быть может, сознает его справедливость, быть может, наступит минута, когда милосердие с высоты трона и для него откроется, когда скажут ему: "Ты искупил свою вину, войди опять в то общество, из которого ты удален,-- войди и будь снова гражданином". Но кто и как изгладит в его сердце воспоминание о позоре, о поруганном достоинстве; кто и как смоет то пятно, которое на всю жизнь останется неизгладимым в его воспоминании? Наконец, где же гарантия против повторения подобного случая? Много товарищей по несчастью у Боголюбова, -- неужели и они должны существовать под страхом всегдашней возможности испытать то, что пришлось перенести Боголюбову? Если юристы могли создать лишение прав, то отчего психологи, моралисты не явятся со средствами отнять у лишенного прав его нравственную физиономию, его человеческую натуру, его душевное состояние; отчего же они не укажут средств низвести каторжника на степень скота, чувствующего физическую боль и чуждого душевных страданий?
Так думала, так не столько думала, как инстинктивно чувствовала В. Засулич. Я говорю ее мыслями, я говорю почти ее словами. Быть может, найдется много экзальтированного, болезненно-преувеличенного в ее думах, волновавших ее вопросах, в ее недоумении. Быть может, законник нашелся бы в этих недоумениях, подведя приличную статью закона, прямо оправдывающую случай с Боголюбовым: у нас ли не найти статьи закона, коли нужно ее найти? Быть может, опытный блюститель порядка доказал бы, что иначе поступить, как было поступлено с Боголюбовым, и невозможно, что иначе и порядка существовать не может. Быть может, не блюститель порядка, а просто практический человек сказал бы, с полной уверенностью в разумности своего совета: "Бросьте вы, Вера Ивановна, это самое дело: не вас ведь выпороли".
Но и законник, и блюститель порядка, и практический человек не разрешил бы волновавшего Засулич сомнения, не успокоил бы ее душевной тревоги. Не надо забывать, что Засулич -- натура экзальтированная, нервная, болезненная, впечатлительная; не надо забывать, что павшее на нее, чуть не ребенка в то время, подозрение в политическом преступлении, подозрение не оправдавшееся, но стоившее ей двухлетнего одиночного заключения, и затем бесприютное скитание надломили ее натуру, навсегда оставив воспоминание о страданиях политического арестанта, толкнули ее жизнь на тот путь ив ту среду, где много поводов к страданию, душевному волнению, но где мало места для успокоения на соображениях практической пошлости.
В беседах с друзьями и знакомыми, наедине днем и ночью среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мысли о Боголюбове, и ни откуда сочувственной помощи, ни откуда удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других несчастных, находящихся в положении Боголюбова? Засулич ждала этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, возбуждения так волновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие... Но о нем ничего не было слышно.
И ожидания оставались ожиданиями. А мысли тяжелые и тревоги душевные не унимались. И снова, и снова, и опять, и опять возникал образ Боголюбова и вся его обстановка.
Не звуки цепей смущали душу, но мрачные своды мертвого дома леденили воображение; рубцы -- позорные рубцы -- резали сердце, и замогильный голос заживо погребенного, звучал:
Что ж молчит в вас, братья, злоба,
Что ж любовь молчит?
И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засулич: "О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!" Решимость была ответом на эту мысль в ту же минуту. Теперь можно было рассуждать о времени, о способах исполнения, но само дело, выполненное 24 января, было бесповоротно решено.
Между блеснувшею и зародившеюся мыслью и исполнением ее протекли дни и даже недели; это дало обвинению право признать вмененное Засулич намерение и действие заранее обдуманным.
Если эту обдуманность относить к приготовлению средств, к выбору способов и времени исполнения, то, конечно, взгляд обвинения нельзя не признать справедливым, но в существе своем, в своей основе, намерение Засулич не было и не могло быть намерением хладнокровно обдуманным, как ни велико по времени расстояние между решимостью и исполнением. Решимость была и осталась внезапною, вследствие внезапной мысли, павшей на благоприятную, для нее подготовленную, почву, овладевшей всецело и всевластно экзальтированной натурой. Намерения, подобные намерению Засулич, возникающие в душе возбужденной, аффектировав ной, не могут быть обдумываемы, обсуждаемы. Мысль сразу овладевает человеком, не его обсуждению она подчиняется, а подчиняет его себе и влечет за собою. Как бы далеко ни отстояло исполнение мысли, овладевшей душой, аффект не переходит в холодное размышление и остается аффектом. Мысль не проверяется, не обсуждается, ей служат, ей рабски повинуются, за ней следуют. Нет критического отношения, имеет место только безусловное поклонение. Тут обсуждаются и обдумываются только подробности исполнения, но это не касается сущности решения. Следует ли или не следует выполнить мысль,-- об этом не рассуждают, как бы долго ни думали над средствами и способами исполнения. Страстное состояние духа, в котором зарождается и воспринимается мысль, не допускает подобного обсуждения; так вдохновенная мысль поэта остается вдохновенною, не выдуманною, хотя она и может задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения.
Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела возбужденным умом Засулич. Иначе и быть не могло: эта мысль как нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те задачи, которые волновали ее.
Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть. Местью и сама Засулич объяснила свой поступок, но для меня представляется невозможным объяснить вполне дело Засулич побуждением мести, по крайней мере мести, понимаемой в ограниченном смысле этого слова. Мне кажется, что слово "месть" употреблено в показании Засулич, а затем и в обвинительном акте, как термин наиболее простой, короткий и несколько подходящий к обозначению побуждения, импульса, руководившего Засулич.
Но месть, одна "месть" была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководится личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком.
Месть стремится нанести возможно больше зла противнику; Засулич, стрелявшая в генерал-адъютанта Трепова, сознается, что для нее безразличны были те или другие последствия выстрела. Наконец, месть старается достигнуть удовлетворения возможно дешевою ценой, месть действует скрытно, с возможно меньшими пожертвованиями. В поступке Засулич, как бы ни обсуждать его, нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой, эгоистической мести. Конечно, не чувство доброго расположения к генерал-адъютанту Трепову питала Засулич; конечно, у нее было известного рода недовольство против него, и это недовольство имело место в побуждениях Засулич, но ее месть всего менее интересовалась лицом отомщаемым; ее месть окрашивалась, видоизменялась, осложнялась другими побуждениями.
Вопрос справедливости и легальности наказания Боголюбова казался Засулич не разрешенным, а погребенным навсегда,-- надо было воскресить его и поставить твердо и громко. Униженное и оскорбленное человеческое достоинство Боголюбова казалось невосстановленным, несмытым, неоправданным, чувство мести ~ неудовлетворенным. Возможность, повторения в будущем случаев позорного наказания над политическими преступниками и арестантами казалась не предупрежденной.
Всем этим необходимостям, казалось Засулич, должно было удовлетворить такое преступление, которое с полной достоверностью можно было бы поставить в связь со случаем наказания Боголюбова и показать, что это преступление явилось как последствие случая 13 июля, как протест против поругания над человеческим достоинством политического преступника. Вступиться за идею нравственной чести и достоинства политического осужденного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать к ее признанию и уверению,-- вот те побуждения, которые руководили Засулич, и мысль о преступлении, которое было бы поставлено в связь с наказанием Боголюбова, казалось, может дать удовлетворение всем этим побуждениям. Засулич решилась искать суда над ее собственным преступлением, чтоб поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова.
Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия, в лице своих представителей, будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, в котором атрибутом правительства служит кнут.
Этими обсуждениями и определились намерения Засулич. Совершенно достоверным поэтому представляется то объяснение Засулич, которое притом же дано было ею при самом первоначальном ее допросе и было затем неизменно поддерживаемо, что для нее было безразлично: будет ли последствием произведенного ею выстрела смерть или только нанесение раны. Прибавлю от себя, что для ее целей было бы одинаково безразлично и то, если б выстрел, очевидно, направленный в известное лицо, и совсем не произвел никакого вредного действия, если б последовала осечка или промах. Не жизнь, не физические страдания генерал-адъютанта Трепова нужны были для Засулич, а появление ее самой на скамье подсудимых, вместе с нею появление вопроса о случае с Боголюбовым.
Было безразлично, совместно существовало намерение убить или ранить; намерению убить не отдавала Засулич никакого особенного преимущества. В этом направлении она и действовала. Ею не было предпринято ничего для того, чтобы выстрел имел неизбежным следствием смерть. О более опасном направлении выстрела она не заботилась. А, конечно, находясь в том расстоянии от генерал-адъютанта Трепова, в каком она находилась, она, действительно, могла бы выстрелить совершенно в упор и выбрать самое опасное направление. Вынув из кармана револьвер, она направила его так, как пришлось: не выбирая, не рассчитывая, не поднимая даже руки. Она стреляла, правда, в очень близком расстоянии, но иначе она и не могла действовать. Генерал-адъютант Трепов был окружен своею свитою, и выстрел на более далеком расстоянии мог грозить другим, которым Засулич не желала вредить. Стрелять совсем в сторону было совсем дело не подходящее: это сводило бы драму, которая нужна была Засулич, на степень комедии.
На вопрос о том, имела ли Засулич намерение причинить смерть или имела намерение причинить только рану, прокурор остановился с особенной подробностью. Я внимательно выслушал те доводы, которые он высказал, во я согласиться с ними не могу, и они все падают перед соображением о той цели, которую имела В. Засулич. Ведь не отвергают же того, что именно оглашение дела с Боголюбовым было для В. Засулич побудительного причиною преступления. При такой точке зрения мы можем довольно безразлично относиться к тем обстоятельствам, которые обратили внимание господина прокурора, например, что револьвер был выбран из самых опасных. Я не думаю, чтобы тут имелась в виду наибольшая опасность; выбирался такой револьвер, какой мог удобнее вой. ти в карман: большой нельзя было бы взять, потому ч|то он высовывался бы из кармана,-- необходимо было взять револьвер меньшей величины. Как он действовал -- более опасно или менее опасно, какие последствия от выстрела могли произойти,-- это для Засулич было совершенно безразлично. Мена револьвера произведена была без ведения Засулич. Но если даже и предполагать, как признает возможным предполагать прокурор, что первый револьвер принадлежит В. Засулич, то опять-таки перемена револьвера объясняется очень просто: прежний револьвер был таких размеров, что не мог поместиться в кармане.
Из книги Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века автора Потапчук И. В.Дело Бартенева А. М. Бартенев предан суду по обвинению в умышленном убийстве артистки Марии Висновской. По обвинительному акту дело состояло в следующем. В феврале 1890 года кто-то из знакомых Бартенева представил его Висновской в кассе Варшавского драматического
Из книги Наследство в России. Игра по правилам и без автора Чудинов ДмитрийДело Грузинского Настоящее дело было рассмотрено Острогожским окружным судом 29--30 сентября 1883 г. Князь Г. И. Грузинский обвинялся в умышленном убийстве бывшего гувернера своих детей, впоследствии управляющего имением жены Грузинского -- Э. Ф. Шмидта. Предварительным
Из книги автораДело Максименко1 1Обстоятельства дела изложены перед речью Н. И. Холева (см. стр. 821-- 826). Ф. Н. Плевако выступал в Таганрогском окружном суде, заседания которого проходили в Ростове и/Д 15--20 февраля 1890 г. Завтра к этому часу вы, вероятно, дадите нам ваше мнение о свойстве
Из книги автораДело Давида и Николая Чхотуа и др. (Тифлисское дело) 22 июля 1876 г. между девятью и десятью часами вечера было установлено исчезновение из дома Нины Эрастовны Андреевской, временно проживающей вместе с матерью в Тифлисе (Тбилиси). На другой день утром ее труп был найден
Из книги автораДело Мироновича1 1Обстоятельства дела изложены перед речью С. А. Андреевского. А. И. Урусов выступал по делу в качестве представителя гражданского истца. Господа судьи, господа присяжные заседатели! После той, в высшей степени содержательной речи, которую вы только
Из книги автораДело Лебедева1 1Обстоятельства настоящего дела излагаются в первой части речи К. Ф. Хартулари. Рассматривалось оно С. Петербургской судебной палатой по апелляционной жалобе подсудимого 9 ноября 1889 г. Господа судьи! Настоящее обвинение, предъявленное прокурорской
Из книги автораДело Левенштейн Сущность обвинения Марии Левенштейн по обвинительному заключению состояла в том, что она, придя 2 мая на квартиру Элеоноры Михневой с заранее обдуманным намерением лишить ее жизни, выстрелила в последнюю дважды из револьвера, чем причинила ей только
Из книги автораДело Максименко Настоящее дело рассматривалось в начале 1890 года в Таганрогском окружном суде, но потом правительствующим сенатом было кассировано вследствие протеста прокурора и передано для нового рассмотрения в Харьковский окружной суд, где и решено
Из книги автораДЕЛО ОВСЯННИКОВА Заседание С.-Петербургского окружного суда с участием присяжных заседателей, 25 ноября-5 декабря 1875 г.Суду преданы по обвинению в умышленном поджоге мельницы, на которой жили люди и хранились запасы казенной муки, коммерции советник, с.-петербургский
Из книги автора Из книги автораДЕЛО МЕЛЬНИЦКИХ Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 16-22 декабря 1883 г.По обвинению в укрывательстве и расходовании похищенных казначеем Воспитательного дома Федором Илиодоровичем Мельницким 307 тысяч 500 рублей преданы были суду дети
Из книги автораСемейное дело Что представляет собой современный российский семейный бизнес? К сожалению, серьезные исследования на эту тему отсутствуют, а понятие «семейная фирма» никак не определено в законодательстве. Косвенные данные свидетельствуют о том, что весь российский
А. Кузнецов: «Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы», — так о процессе над Верой Засулич писал князь Мещерский. Но об общественной реакции мы поговорим позже, а пока вспомним предысторию.
В декабре 1876 года на площади перед Казанским собором состоялась манифестация, организованная членами революционной организации «Земля и воля». Демонстрация эта закончилась столкновениями с полицией. В результате было арестовано свыше 30 человек, пятеро из которых были приговорены к большим срокам каторжных работ, десять — к ссылке в Сибирь, а трое заточены в монастырь.
Впечатленная историей с Боголюбовым, Засулич решилась на отчаянный шаг
Среди осужденных к каторжным работам оказался и народник Алексей Степанович Боголюбов (настоящее имя — Архип Петрович Емельянов), которого летом 1877 года градоначальник Петербурга Федор Федорович Трепов приказал высечь розгами.
В. Бойко: Прежде чем мы перейдем к этому инциденту, хотелось бы узнать, что из себя представлял генерал Трепов?
А. Кузнецов: Федор Федорович Трепов, выражаясь современным языком, был силовиком до мозга костей. В 1830 году он оставил гражданскую службу и определился рядовым в Новгородский кирасирский полк. Участвовал в подавлении польского восстания 1830 — 1831 годов, затем в чине полковника служил командиром жандармского полка, располагавшегося в Киеве, а в конце 1860 года был назначен обер-полицмейстером в Варшаву.
В. Бойко: Интересная фигура.
А. Кузнецов: Еще какая! В 1866 году после выстрела Дмитрия Каракозова Трепов был назначен Санкт-Петербургским обер-полицмейстером, а с апреля 1873 года занял должность градоначальника.
Генерал Федор Федорович Трепов. Петербург, 1874 год
Возвращаясь к событиям 1877 года. Незадолго до покушения во время посещения одной из петербургских тюрем Трепов имел несчастье дважды столкнуться с Боголюбовым. Сначала он зашел во дворик, где гуляли заключенные, и увидел, как Боголюбов беседует с еще одним арестантом. Трепов тут же начал кричать, что заключенным, находящимся под следствием, нельзя общаться друг с другом. На что Боголюбов, видимо, вполне почтительно ответил, что по его делу приговор уже вынесен, поэтому он может разговаривать с другими узниками.
Сначала Трепов это проглотил, но спустя некоторое время опять вернулся во двор. И снова ему на глаза попался Боголюбов. В этот раз градоначальник стал возмущаться, почему заключенный не снял перед ним шапку. Боголюбов стал парировать. Трепов, махнув рукой (свидетелям даже показалось, что он ударил Боголюбова), не нашел ничего лучшего как приказать высечь арестанта.
В. Бойко: Тем самым нарушив закон.
А. Кузнецов: Да. К тому времени наказание розгами, да и вообще телесные наказания были уже лет пятнадцать как отменены. В конечном итоге этот инцидент вызвал в Петербурге большой резонанс: бунтовали заключенные, позорная экзекуция получила широкую огласку в прессе. В разных местах народники принялись готовить покушения на Трепова, чтобы отомстить за своего товарища.
Были слухи, будто Засулич — любовница Боголюбова и ее покушение — месть
Утром 24 января 1878 года Засулич пришла на прием к Трепову в здание Управления петербургского градоначальства и выстрелила ему из пистолета в область таза, тяжело ранив. Террористку немедленно арестовали, установили имя. По картотеке описаний в департаменте полиции проходила некая Вера Засулич, дочь обедневшего польского дворянина Ивана Петровича Засулича, ранее привлекавшаяся по делу Нечаева.
В. Бойко: То есть к тому времени Засулич была хорошо известна не только в народнической среде, но и в полиции?
А. Кузнецов: Да. Кстати, в высших слоях общества будут ходить слухи, будто Засулич была любовницей Боголюбова. На самом деле они даже не были знакомы.
В. Бойко: На суде, насколько мне известно, Засулич признала, что стреляла в Трепова.
А. Кузнецов: Да. И это, видимо, создало у организаторов процесса (министра юстиции графа Палена, петербургского прокурора Лопухина) иллюзию того, что дело настолько ясное, что его можно поручить суду присяжных. Потом, конечно, и Пален, и Лопухин поймут, что поступили легкомысленно, но процесс был уже запущен.
Кстати, верный столп самодержавия Константин Петрович Победоносцев еще до рассмотрения дела в суде писал: «Идти на суд присяжных с таким делом, в такую минуту, посреди такого общества, как петербургское, — это не шуточное дело».
Покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Федора Трепова. Рисунок Le Monde illustré, 1878 год
В. Бойко: «Факт покушения (событие преступления) был доказан, было несомненно установлено и то, что стреляла в потерпевшего именно подсудимая. Она не только не отрицала этого, но и с гордостью подтверждала факт преступного деяния. Почему же присяжные оправдали В. И. Засулич, а точнее — признали ее невиновной?»
Это выдержка из публикации Александра Бастрыкина «Суд присяжных в России: мечты и реальность», в которой, на мой взгляд, содержится главный вопрос.
А. Кузнецов: Совершенно верно. И он в конечном итоге выводит нас на разговор о том, что из себя представлял суд присяжных. Идея суда заключалась в том, что любое дело делилось на две стороны: факта и юридической оценки. Задача присяжных — дать заключение по фактам, то есть ответить на вопросы: «Было ли преступление?», «Виновен ли подсудимый?», «Если да, то в какой степени?». Задача суда — дать юридическую квалификацию и вынести приговор.
В деле Засулич получилось так, что присяжные взяли на себя не вопросы факта, а вопросы нравственной оценки. Почему так произошло? Не любили Трепова в Петербурге, обвиняли его в продажности, в подавлении городского самоуправления и так далее.
Кстати, (и это вторая ошибка организаторов процесса) прокурор Константин Иванович Кессель почему-то (загадка!) не воспользовался своим правом отвода присяжных. Из 29 кандидатур и защитник, и обвинитель имели право отвести шестерых. Но Кессель отказался, облегчив тем самым положение адвоката. Закон гласил, что если одна сторона не отводит присяжных целиком или частично, то право на отвод (не только «своих», но и остальных присяжных) предоставляется другой стороне.
В результате из 29 кандидатур защитник отвел 11 человек, преимущественно купцов. Таким образом, осталось 18 присяжных заседателей.
В. Бойко: Почему купцов?
А. Кузнецов: Как ни странно, но в данной ситуации купцы — наиболее зависимые от полиции люди. А вот чиновники, преимущественно мелкие, — дело другое. В состав присяжных их вошло 9 человек. Кто еще? 1 дворянин, 1 купец, 1 свободный художник. Старшиной присяжных был избран надворный советник.
В. Бойко: То есть суд присяжных изначально относился к подсудимой с некой долей симпатии?
Сочувствующих Трепову было мало, большинство радовалось покушению
А. Кузнецов: Да. Ну и, конечно, состоялся звездный час двух великих юристов: Анатолия Федоровича Кони, который в самый день покушения Засулич на Трепова вступил в должность председателя Петербургского окружного суда, и Петра Акимовича Александрова.
Последний совершенно не соответствовал уже сложившемуся типажу преуспевающего адвоката. Нервный, желчный, болезненно худощавый, с неулыбчивым лицом… Да и теми великолепными актерскими данными, которые были, скажем, у Федора Никифоровича Плевако, Александров не обладал. Его голос не был бархатистым баритоном, завораживающим присяжных… Но это был человек неумолимой логики, нравственной позиции, умеющий понять, на каких именно струнах в том или ином деле следует играть.
В. Бойко: Как раз про струны… Насколько мне известно, итоговую речь Александрова до сих пор изучают в юридических институтах.
А. Кузнецов: Я бы изучал ее не только как образец адвокатской речи, но и как образец неудачно выстроенного обвинения. Причем Кессель здесь, видимо, не был виноват. Складывается впечатление, что это чисто политическое решение, принятое на самом верху. Почему-то из процесса было решено убирать вообще всю политику. Обычное бытовое дело. Кстати, Кони в своих мемуарах тоже этому удивляется: до этого власть выпячивала любую возможность, а тут на тебе!
В. Бойко: «В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, — женщина, которая, со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот момент проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару законную, тогда — да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!..
Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и останется только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников…».
Это выдержки из той самой речи Александрова в защиту Засулич.
А. Кузнецов: А вот из напутствия Кони присяжным: «Вы произнесете решительное и окончательное слово по этому важному, без сомнения, делу. Вы произнесете это слово по убеждению вашему, глубокому, основанному на всем, что вы видели и слышали, и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести.
Если вы признаете подсудимую виновною по первому или по всем трем вопросам, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком смысле. К ним относится все то, что обрисовывает перед вами личность виновного… Обсуждая основания для снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич. Быть может, ее скорбная, скитальческая молодость объяснит вам ту накопившуюся в ней горечь, которая сделала ее менее спокойною, более впечатлительною и более болезненною по отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхождения».
В. Бойко: То есть Кони абсолютно в рамках закона подбросил присяжным возможность оправдать Засулич?
А. Кузнецов: Нет. Он был уверен, что приговор будет обвинительный, однако считал, что подсудимая заслуживает снисхождения.
Анатолий Федорович Кони. Портрет работы Ильи Репина, 1898 год
И здесь я опять хочу процитировать Анатолия Федоровича Кони, который описывает реакцию людей на оправдательный приговор Засулич: «Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: «Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!» — все слилось в один треск, и стон, и вопль. Многие крестились; в верхнем, более демократическом, отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями усерднейшим образом хлопали…
Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А. А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но едва я отвернулся, снова принялся хлопать…».
В. Бойко: Какой слог!
А. Кузнецов: А атмосфера? Торжество справедливости, которую в суде так ждет русский человек.
Благодаря выступлению адвоката, суд присяжных оправдал Засулич
В. Бойко: Ну и несколько слов о дальнейшей судьбе основных участников процесса. С Кони все понятно: он испытывал серьезное давление после суда, но не сдавался.
А. Кузнецов: Да. После процесса ему будут очень активно намекать, чтобы он подавал в отставку. Сместить его было нельзя — судьи не сменяемы.
В. Бойко: Засулич эмигрирует.
А. Кузнецов: Да. На следующий день после освобождения приговор был опротестован, и полиция издала приказ о поимке Засулич, но она успела скрыться и вскоре была переправлена в Швецию.
В. Бойко: Кессель и Александров?
А. Кузнецов: Александров, к сожалению, в 1893 году умрет от бронхиальной астмы.
Что касается Кесселя, то он будет продолжать карьеру по прокурорскому ведомству, но особых успехов не добьется.
В. Бойко: Инициаторы процесса?
А. Кузнецов: Министр юстиции граф Пален будет отставлен с формулировкой «за недостаточное внимание к процессу Веры Засулич». Когда Александр III взойдет на престол, то одним из первых его мероприятий станет изменение судебных уставов. Впоследствии все политические процессы будут проходить без участия присяжных.
Приветствую Вас, дорогие друзья на сайте сайт. На линии Андрей Пучков и в этом посте мы поговорим о деле свыше 140-летней давности – о выстреле Веры Засулич 5 февраля 1878 года в градоначальника Петербурга Фёдора Трепова.
Многим покажется, что дело-то ясное, однако всё же в нем есть кое-какие мифы и даже неточности, которые допускают все, кому не лень.
В чем же особенность поступка Веры Засулич? Дело в том, что если Вы, уважаемый читатель, посмотрите уголовные дела 19 века, то обнаружите одну прелюбопытнейшую вещь: все убийства, в которых главными участниками были женщины, связаны с местью за личные обиды. От какой-то женщины ушел муж к любовнице, от какой-то – любовник к жене. В целом мотив мести виден невооруженным глазом.
Вера Засулич же будучи женщиной совершила покушение на жизнь мужчины не из личной мести, и не из каких-то личных соображений. Студента Боголюбова (наст. имя Архип Емельянов) она до поступка Трепова не знала. Возникает вопрос: из каких же соображений обычная петербургская переплетчица книг вздумала покуситься на жизнь Богом забытого студента?
Чтобы разобраться в этом вопросе, разберемся немного в биографии Веры и в самом поступке градоначальника.
Немного Биографии Веры Засулич
Главная фигурантка по делу Боголюбова родилась в одном из сёл Смоленской губернии. Семья ее была из обедневших поляков. Отец ее вскоре умер, и мать отправила дочь к сестрам. В итоге Вера отучилась в частном Московском пансионе и получила диплом домашней учительницы.
Однако, видимо, Веру эта роль не прельщала и она уехала в Петербург. На самом деле и сегодня Санкт-Петербург является городом, в который переезжают из глубинки очень многие мои друзья и знакомые по вузу. Думаю, Вера поехала в интеллигентскую и культурную столицу России по этим же соображениям: вдохнуть дух подлинной культуры и свободных идей
Поступок градоначальник Ф. Трепова
Во второй половине XIX века в тюрьмах Российской империи к арестантам относились крайне ужасно. Ну, представьте, если только с начала правления Александра Второго в России запретили телесные наказания. А до этого добрую тысячу лет их применяли и считали вполне нормальными.
Арестантов за политические мотивы сажали в одиночные камеры, в которых нежные интеллигентские души быстро чахли и уходили в мир иной. Что уж говорить про то, что даже после соответствующего указа Императора, телесные наказания всё равно применялись: по привычке.
Студент Архип Емельянов был арестован за участие молодежи в демонстрации у Казанского собора. Для непосвященных непонятно, за что тут арестовывать. Да хотя бы за то, что они просто собрались. Ведь любые сборища граждан были запрещены Законами Империи. Вот, собрались вы к примеру после работы втроем попить кефира: фига с маслом! Охранка вас сразу загребет.
Студентов в вузах спокойно сажали в карцер при учебном корпусе, причем обычно сажал коммендант…. В общем, было весело.
И вот Архип оказался в камере предварительного заключения. На одной из прогулок по территории внутри тюрьмы вместе с другими заключенными Архип лицом к лицу, как и другие зэки, повстречался с градоначальником. В этот день (13 июля 1877 года) Трепов приехал как обычно с проверочкой. Все арестанты сняли с себя шапки в знак того, что приехало высокое начальство. А студент Боголюбов не снял. Трепов бросил беглый взгляд на «штудента» и приказал посадить его в карцер за такую оплошность.
Петербургский дом предварительного заключения, в котором произошел инцидент с Боголюбовым
Не надо думать, что тюремное начальство было такими уж нелюдями. Никто не собирался его сажать в карцер за такую мелочь. Но на втором круге (зэки гуляли по кругу), Трепов снова наткнулся на Боголюбова и спросил, почему «щенок» ещё не в карцере? На третьем круге Трепов приказал не только посадить молодого человека в карцер но и высечь.
Для непосвященных опять же скажу, что на Руси были такие умельцы, которые розгами с одного-двух ударов могли душу в буквальном смысле «выбить» из растерзанного тела. Собственно, она сама вылетала. А Боголюбова Трепов приказал высечь 25 раз.
Вот и получается, что ни за что.
Дело Веры Засулич
Факт высечения ни в чем не повинного студента стал известен широкой Петербургской общественности в считанные дни. На нежные души революционеров и интеллигенции этот факт оказал ужасное воздействие. Собственно с 1878 года Народная Воля (террористическое ответвление «Земли и Воли») приговорила царя к смертной казни.
Сам Трепов, кстати, на днях после своего поступка приезжал к знаменитому петербургскому адвокату А.Ф. Кони «откушать чаю». В разговоре, как потом вспоминал адвокат, Трепов ничуть не сожалел о своем поступке, хотя и говорил, что нарушил закон. Градоначальник хотел, чтобы Кони выступил председателем на суде присяжных. Заметьте! Не ее адвокатом! А именно председателем. Трепов намекнул, что надо бы решить дело беспристрастно.
В этот же день Кони поехал к министру юстиции графу К.И. Палену, поговорить, что поступок Трепова реально – преступление. Однако министр наоборот стал защищать Трепова. Пален был настолько уверен, что сможет опозорить Засулич и посадить ее на 20 лет в тюрьму, что передал дело суду присяжных.
Министр юстиции, граф К.И. Пален
Однако вернемся в зимний февральский день 5 февраля 1878 года. По последующим показаниям Веры Засулич, никто не собирался ничего делать. Вера ждала: кто же, кто же накажет изверга градоначальника. И она решила сама это сделать, прождав полгода.
После выстрела Трепов (который выжил) и Вера дали показания о том, как всё было.
Градоначальник утверждал, что это был обычный приемный день, когда глава города принимал граждан с обращениями (!). И это в царской России. Странно, что сегодня при демократии главы городов не принимают граждан с обращениями.
Вошла какая-то девушка, вынула пистолет и произвела выстрел в градоначальника. Не попала и намеревалась сделать второй выстрел. Но начальник стражи ее скрутил. Девушка, по словам Трепова, выбивалась, желая совершить выстрел, но ей не дали.
По показаниям самой Веры она сама бросила оружие после первого же выстрела, не желая случайно выстрелить в ни в чем не повинных людей.
Суд над Верой Засулич
Итак, министр юстиции передал уже ставшее громким дело Веры Засулич суду присяжных. К.П. Победоносцев в это время писал будущему царю Александру Третьему: «Идти на суд присяжных с таким делом, в такую минуту, посреди такого общества, как петербургское, — это нешуточное дело».
Стрелявшая хотела защищаться сама…. Да кто ж ей дал бы. В суде было 18 присяжных в числе которых были: 9 чиновников, 1 дворянин, 1 купец, 1 свободный художник. Старшиной присяжных был избран надворный советник А.И. Лохов 😉
Когда министр юстиции К.И. Пален понял, как всё может быть, он стал намекать Кони – председателю суда — , что дескать надо всё правильно решить…. Кони уверил, что будет беспристрастен.
Известный петербургский адвокат А.Ф. Кони
31 марта 1878 года начался суд. Народу набралось столько, что разве только на люстре не сидели. Обвинителем был К.И. Кессель. Защитником (адвокатом) был знаменитый в городе человек П.А. Александров.
На суде Вера подтвердила свои показания. Она сказала, что на нее произвёл сильное впечатление и сам поступок Трепова и его последствия – студент скоро умер. И никто не собирался судить градоначальник. В итоге она решила самолично свершить правосудие.
После обвинительного слова выступил защитник Александров. Он выстроил свою речь так, что ни в коем разе не оправдывал поступка Засулич. Но он указал, что видел на скамье подсудимых разных женщин, и впервые видит женщину, совершившую преступление не из личных побуждений, а из побуждений морали и нравственности.
Также он сказал, что суд конечно может ее осудить, но надломить эту женщину ещё больше вряд ли получиться. Что Вера может выйти осужденной из зала суда, но она не выйдет опозоренной, так как позора в ее поступке нет.
После прений сторон председательствующий Кони задал присяжным три вопроса: «(1) Виновна ли Вера Засулич в том, что решившись отомстить градоначальнику Трепову и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерала адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого калибра; (2) если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова; (3) если Засулич имела целью лишить градоначальника Трепова, то сделала ли она всё, что от нее зависело для достижения этой цели, причем смерть не наступила от обстоятельств, от Засулич не зависевших».
На всем вопросы присяжные ответили: «Нет, не виновна!». Кони ещё не успел полностью зачитать решение присяжных, как в зале разразились крики восторга и одобрения.
В этот же день, Веру выпустили из тюрьмы. Прокуратура когда отошла от шока, стала искать Засулич, чтобы ее всё таки осудить, подать апелляцию. Но революционеры уже переправили ее на конспиративную квартиру, а затем и за границу.
Справедливости ради стоит сказать, что конечно Вера Засулич совершила покушение на высокое должностное лицо империи. И по всем законам ее следовало упечь на 20-лентюю каторгу в Сибирь. Но тот общественный резонанс, которое получило это дело, привело к тому, что ее оправдали.
А как Вы считаете, Вера Засулич виновна или нет?
С уважением, Андрей Пучков
