Зарубежная литература Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2013, № 6 (2), с. 292-295
АНТИЧНЫЙ МИФ О ПЕЩЕРЕ В КОНТЕКСТЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ
© 2013 г. О.Л. Полякова
Поволжская государственная социально-гуманитарная академия
ро1уакоуа_о^а_@ mail.ru
Поступила в редакцию 16.12.2013
В статье рассматривается развитие греческого мифа о пещере в европейской культурной традиции, в философии и литературе, сопоставляются интерпретации образа пещеры у Гомера, Платона, Ф. Бэкона, И.В. Гёте, М. Хайдеггера.
Ключевые слова: притча о пещере, философия познания, мифологическая символика, метафоры познания.
Одним из наиболее ярких и запоминающихся образов античной культуры является образ пещеры из седьмой книги «Государства» Платона. «Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол» (VII 514 а-Ь), - так начинает платоновский Сократ раскрывать свою метафору структуры человеческого познания. Традиционная для европейской философии интерпретация притчи о пещере, представленная, к примеру, философским комментарием А.Ф. Лосева к диалогу «Государство», возводимая, кстати, к аргументации самого Платона, вводит «пещерную» образность в контекст основополагающей для платонизма идеи о различении двух основных миров: мира умопостигаемого и мира видимого, чувственно воспринимаемого, связанного с человеческим существованием. Пещера -это и есть символ темницы, в которой пребывает человеческая душа, погруженная только в сферу собственной чувственности, не ведающая пути восхождения к благу как первопринципу и первопричине бытия и познания. Примечательно, что Платон использует столь же выразительную, как и образ пещеры, визуальную метафору и для идеи блага: «чем будет благо в
умопостигаемой области по отношению к уму и умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам» (VI 508 с) - . В световидной философской метафорике Платона пещера оказывается абсолютным антиподом «солнцеобразной» истины (VI 509 а), но в то же время она представляет собой начало движения человеческой души к благу.
В еще большей степени визуальная образность притчи о пещере привлекла внимание немецкого философа ХХ в. М. Хайдеггера, который подверг ее герменевтическому анализу в работе «Учение Платона об истине». По Хайдегге-ру, суть притчи сводится не к установлению «соответствия между тенями в пещере и повседневным уровнем действительности», «между солнцем и высшей идеей», а к раскрытию переходов бытия человека от одного уровня действительности, или сущего, к другому уровню, когда в процессе перехода подвергается «развертывающемуся формированию» - пайдейе - само существо человека . Но именно изменение души, связанное с переходом в новую область сущего и «свыкания» с ней, исполнено богатой феноменологической наглядностью, поскольку немецкий философ усматривает в платоновском постепенном восхождении к высшей действительности изменение той «непотаенности» - алетейи, истины, - которая в каждом новом «круге местопребывания человека» (в пещере, схватывая только тени предметов, или в созерцании света пещерного костра, в рассматривании реальных предметов в свете дня при выходе из пещеры или решимости болезненного узрения самого солнечного света) содержит в себе собственную «открытость» - .
Таким образом, хайдеггеровское истолкование притчи о пещере оборачивается феноменологическим анализом четырех способов непота-енности-истины. В пещере прикованным узникам предстает как «тени проносимых мимо предметов» (VII 515 с). На следующей ступени для освобожденного от оков, но запертого в пещере человека уже сами видимые вещи должны были бы стать истиной, но, по Платону, он, ослепленный светом, будет удерживать в себе старую форму истины, поэтому аХп9£°теРа - более достоверное (VII 515 ^е) - относится здесь пока еще только к теням. Однако движение продолжается, и третий род непотаенного на просторе внешнего мира раскроется в платоновском «непотаеннейшем» - та аХпбеотата, когда вещи сами являют свою суть «в сиянии здесь же видимого солнца» . Только на этом уровне становится возможным, по Хайдеггеру, обратиться к «эйдосу» как абсолютному самопоказыванию единичного сущего в свете бытия, то есть собственно к философской семантической трансформации метафорической дихотомии «солнце - пещерная тьма», когда эйдетическая сущность вещи усматривается только в свете ауабои í5ëаv (идеи добра, идеи блага), или Солнца Платона . В этом заключается переход к высшей ступени бытия, здесь раскрывается высший род непотаенного.
Платоновская пещера оказалась образом необычайной творческой силы и уже в рамках другой исторической эпохи способствовала рождению новой символической философской системы. Английский философ Ф. Бэкон актуализирует образ пещеры в связи с обоснованием новой системы разума и необходимостью очищения знания от власти призраков (идолов) рода, пещеры, площади, театра, «которыми одержим дух» и которые препятствуют «приумножению наук» . Идолы пещеры «возникают из собственной духовной или телесной природы каждого человека, являясь результатом воспитания, образа жизни и даже всех случайностей, которые могут происходить с отдельным человеком. Великолепным выражением этого типа идолов является образ пещеры у Платона» . Два новых смысловых оттенка выявляет Бэкон в платоновском символе: во-первых, душа как вечная узница телесной пещеры человека пребывает во власти обманчивых и ложных образов, и только в редких случаях вырывается к свету дня; во-вторых, пещера - это прошлое, диктующее человеку его восприятие вещей, поэтому столь нелепыми и фантастичными бывают зачастую человеческие
представления, заслоняющие открытие подлинной природы вещей .
Английский философ XVII в. дважды (в работе «О достоинстве и приумножении наук» и в «Новом Органоне») акцентирует семантику пленения разума идолом пещеры, что непосредственно связано с платоновской образностью. Но Бэкон апеллирует в этих фрагментах также и к идее Гераклита, имеющей, согласно европейской традиции, форму: «люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем, мире» . Такое новое значение философского образа пещеры рассматривалось и Хайдеггером в анализируемой работе. Оказывается, что пещера - это не только темница для ее узников, но это и свой мир для ее обитателей: «Огонь в пещере <...> есть «образ» для солнца. Своды пещеры изображают небесный свод. Под этим сводом <...> живут люди. В этом пещеро-подобном помещении они чувствуют себя «в мире» и «дома» и находят здесь на что опереться» . Хайдеггер идет дальше Платона и самостоятельно моделирует внутреннее пространство пещеры как «открытое, но одновременно ограниченное сводами и со всех сторон, несмотря на выход, замкнутое землей» . Немецкому философу важно провести параллель между сферой скрытого, утаиваемого, охраняемого, маскируемого и истиной как алетейей-непотаенностью, с одной стороны, и пещерой и пространством солнечного света, с другой стороны. Хотя сама пещера, сокрытая от света дня, и представляет собой пространство, пронизанное пещерным огнем. «Открытая внутри себя замкнутость пещеры с окруженными и тем скрытыми ею вещами предполагает одновременно некую внеположность, непотаенное, простирающееся наверху в свете дня» .
Можно сделать предположение, что новый семантический поворот в истолковании этими европейскими философами символа пещеры обусловлен включением в него иных, нежели только платоновские, мотивов пещерной образности. Чтобы определить, что могло послужить источником семантической трансформации философской пещеры, вероятно, следует обратиться к богатой литературной традиции Древней Греции.
Первой древнегреческой литературной пещерой оказалась пещера киклопа Полифема. В IX песне «Одиссеи» Гомер рассказывает, как на пути своих странствий Одиссей и его спутники высадились на острове киклопов - богатой, «без пахоты и без сева обильно» рождающей «белый ячмень и пшеницу», «виноградные
О.Л. Полякова
лозы» земле (Од., IX, 109-111). Осматривая этот благодатный край, Одиссей увидел «пространную», «густо одетую лавром» пещеру, куда пастух Полифем сгонял на ночь свои многочисленные стада «жирных коз и овец» (Од., IX, 182-183, 217). Встреча с Полифемом - «мужем великанского роста», свирепым и нелюдимым, не ведающим страха перед Зевсом, поскольку род его гораздо древнее олимпийских богов (Од., IX, 187, 273-278), - обернулась смертью для шести товарищей Одиссея и ему самому сулила страшные напасти. Хитростью одержав победу над чудовищным киклопом, Одиссей покинул «смрадную» пещеру и продолжал свое путешествие (Од., IX, 330). А новые опасности подстерегали Одиссея уже в лице «страшно рычащей Сциллы», поджидавшей моряков в мрачной пещере, «темным жерлом обращенной к мраку Эреба на запад» (Од., XII, 82). Цирцея, наставляющая Одиссея в способах избавления от опасности, предупреждает его, что единственное спасение от хтонической пещерной Скиллы - это только бегство, ее не победить героической доблестью (Од., XII, 116-120) .
Если сопоставить мотивы пещерных мифов Гомера и Платона, то некоторые содержательные и структурные соответствия, действительно, могут быть выявлены. К примеру, архаический уклад жизни пещерного жителя Полифема вполне может рассматриваться в качестве структурной параллели мотива низкого статуса способностей чувственного познания пещерных узников у Платона. Но многие аспекты образа пещеры Платон не затрагивает, пространственность пещеры - из этого числа. В XII книге «Одиссеи» представлена пещера, полностью заполненная телом чудовища Скиллы (Од., XII, 93); в IX книге Гомер подробно описывает внутреннее устройство и содержимое пещеры Полифема: стойла для скота, разделенные по возрасту животных, хранилище для сыров, место для дойки животных (Од., IX, 218-223) и т.д. По-видимому, этот особый мотив «Одиссеи» в европейской культурной традиции способствовал более развернутой интерпретации платоновской притчи о пещере.
Таким образом, можно говорить о существовании устойчивого образа пещеры в литературной и философской традиции античности, что объясняется, вероятно, существенным местом, которое занимает пещерный мотив уже в ми-фопоэтическом мышлении греков, а позже и всей европейской культуры. Свидетельством тому являются многочисленные мифологиче-
ские сюжеты, в которых пещера выступает жилищем или укрытием Пана, Эндимиона, ребенка-Зевса и т.д. . Одним из вариантов развития мифологического мотива пещеры как маркера античной культурной традиции является сцена с Эвфорионом во второй части трагедии И.В. Гёте «Фауст». Действие разворачивается в пещере, надежно укрывающей с таким трудом обретенный Фаустом покой и счастье с возлюбленной Еленой. Окрыленный любовью Фауст говорит: «ИИ тогда-то мы у цели: / Весь я твой, и ты моя. / К этому и тяготели / По-бужденья бытия» , а Форкиада-Мефисто-фель передает свои впечатления от увиденного: «...здесь в пещерах, гротах этих и беседках / Был приют и кров дарован, как в идиллии любовной, / Господину с госпожой» . Причем и само пространство пещеры, и все происходящее в ней отмечено знаками пребывающего золотого века: Форкиада, обходя пещеру, обнаруживает в ней природную перво-зданность, не тронутую человеческой рукой: «Это девственные дебри: / Зал за залом, ход за ходом открывала я, бродя»; Эвфорион предстает перед Фаустом и Еленой в облачении из цветов и тканей и «Золотую лиру держит, и как некий Феб-младенец, / Всходит он на край стремнины»; смех и радость источает мальчик, еще более уподобляясь солнцеподобному божеству .
Но в отношении действия, происходящего в этой пещере, имеются серьезные основания отнести всю сцену к новой интерпретации платоновского мифа познания. Эвфорион - дитя любви Фауста и Елены - стремится вырваться из пещеры, лона родительской любви, в открытое пространство не запрограммированной мифом жизни: «Хочу подпрыгнуть, / Чтоб ненароком / Небес достигнуть / Одним наскоком / Вот что желанье /Мое и страсть» . Елена и Фауст совместно стараются уговорить устремившегося к новой жизни сына сохранять благоразумие: «Народившись к жизни еле, / Свет увидевши едва, / Рвешься ты к смертельной цели, / Где слетает голова» . Но тщетно, опасный путь познания зачастую смертелен для ищущего истину. Несмотря на трагический исход, или даже благодаря ему, в этой сцене Гёте создает высочайший поэтический символ европейской философии познания, берущий свое начало у Платона. Хор поет: «Взвейся, поэзия, /Вверх за созвездия! /Взмыв к наивысшему, / Вспыхнув во мгле, / Ты еще слышима / Здесь на земле!» .
Даже столь немногочисленные примеры поэтического и философского развития древнего
мифа о пещере позволяют констатировать существенное, и даже определяющее во многом, значение его в европейском культурном сознании, которое, начиная с античности и вплоть до сегодняшнего времени, рассматривает мироздание от его подземных, хтонических уровней до небесных сфер солнечного небосклона как пространство познающей человеческой души. Это обстоятельство и обусловливает, по-видимому, универсальный характер данного мифа, различные образные варианты которого можно увидеть в самых разных областях творческой человеческой деятельности - архитектуре, изобразительном искусстве и, как мы убедились, поэзии, философии и т.д. Кроме этого, абсолютно очевидно, что греческая античность не была единственным источником пещерной образности, и вполне сравнимая с античной, если не превосходящая ее по степени значимости в европейской культуре, символическая система образов пещеры была представлена библейской традицией (начиная с Книги Бытия и заканчивая апокрифическими евангелиями). Это, к примеру, позволило немецкому философу и культурологу начала ХХ века О. Шпенглеру вообще связать
развитие всей восточно-христианской культуры с прасимволом пещеры. Однако данный вопрос требует специального рассмотрения.
Список литературы
1. Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 79-420.
2. Лосев А.Ф. Примечания. Указатели // Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 516-624.
3. Хайдеггер М. Учение Платона об истине // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 345-361.
4. Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Собрание сочинений. В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1977. С. 81-522.
5. Бэкон Ф. Новый Органон // Бэкон Ф. Собрание сочинений. В 2 т. Т.2. М.: Мысль, 1978. С. 7-214.
6. Гомер. Одиссея // Гомер. Илиада. Одиссея. М.: Эксмо, 2009. 896 с.
7. Шталь И.В. «Одиссея» - героическая поэма странствий. М.: Наука, 1978. 168 с.
8. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 т. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1988. 719 с. с илл.
9. Гёте И.В. Фауст. М.: Художественная литература, 1969. 512 с.
ANCIENT MYTH OF THE CAVE IN THE CONTEXT OF EUROPEAN CULTURAL TRADITIONS
The article is devoted to problem of the Greek myth about a cave in the European cultural tradition, in philosophy and the literature, are compared interpretations of an image of a cave by Homer, Plato, F. Bacon, J.W. Goethe, M. Heidegger.
Keywords: a parable of cave, philosophy of cognition, mythological symbols, metaphors of cognition
Миф о пещере Платона - это знаменитая аллегория, которую древнегреческий философ использовал в своем знаменитом труде "Государство". Таким образом, он стремился пояснить свое учение об идеях. Этот миф в философии считается одним из ключевых понятий платонизма, а также в целом объективного идеализма. Миф изложен в формате диалога, который другой древнегреческий философ Сократ ведет с братом Платона Главконом.
Суть платонизма
Сутью и ключом к пониманию платонизма многие называют миф о пещере Платона. Согласно учению древнегреческого философа, пещера является символом чувственного мира, в котором обитают все люди, живущие на Земле.
Все эти люди, словно узники в настоящей пещере, считают, что познают истинную реальность. Такое обманчивое ощущение у них создается благодаря органам чувств. Но на самом деле такая жизнь - сплошная иллюзия.
О том, что творится в настоящем мире, они могут судить лишь по ускользающим теням, которые время от времени они видят на стенах пещеры. В отличие от большинства людей философ имеет возможность получить более полное представление о мире идей. Так как он регулярно ставит вопросы и находит на них ответы. Но у него есть одна проблема. Он не может это сделать достоянием всего общества. Дело в том, что толпа, в широком смысле этого понятия, не в состоянии оторваться от иллюзорности повседневного восприятия действительности.
Древнегреческий философ Платон
Автор мифа о пещере Платон был учеником Сократа и наставником Аристотеля. Он жил в Древней Греции в V-IV веках до нашей эры. Он был первым, чьи философские труды дожили до наших дней в полном объеме, а не в виде обрывочных отрывков.
Он появился на свет в богатой и знатной семье. Его первым наставником стал последователь Гераклита Кратил. Судьбоносным для Платона стало знакомство с Сократом примерно в 408 году до нашей эры, последователем которого он и решил стать.
Примечательно, что главный учитель в жизни остается неизменным персонажем практически всех произведений Платона, написанных в формате диалога. После смерти учителя Платон уехал в Мегару (в настоящее время это городок, расположенный неподалеку от Афин). Затем путешествует по свету и только в 387 г. до н. э. снова возвращается в Афины.
Там он основывает собственную школу, которую называет академией. По рассказам его современников, он умер в день своего рождения.
Платон знаменит не только написанием трактата об идеальном государстве, но и выдвижением аргументов в пользу бессмертия души.
По мнению философа, одним из доказательств этого служит цикличность, тот факт, что противоположности предполагают наличие друг друга. Как пример, Платон говорил о том, что большее возможно только при наличии меньшего, проводя аналогию, он утверждал, что, таким образом, смерть подразумевает существование бессмертия в этом мире.
После смерти, по его представлениям, происходит перевоплощение душ, которые, в конечном счете, остаются в нетленном состоянии. Еще один аргумент в пользу существования бессмертия был основан на разнородности самих понятий - душа и тело.
Также Платон сформулировал политико-правовое учение и собственную диалектику, его этические взгляды на окружающую действительность подробно изложены в трактате "Политик".
Трактат "Государство"
Миф о пещере Платона входит в его трактат "Государство". Он написан в формате диалога философа, посвященного тому, как должно выглядеть идеальное государство. По мнению философа, оно должно выражать идеи справедливости.
Платон считал, что в любом государстве должно в обязательном порядке присутствовать разделение труда. Нужны воины, строители, ремесленники, земледельцы.
Платон сравнивал сословия, которые должны присутствовать в государстве, с тремя частями, которые, по его мнению, есть в человеческой душе. Это разум, страсть и вожделенная часть. Так и в идеальном государстве философ видел высшее сословие, которое заботится о правильном образе жизни всех граждан, сословие стражей, которое обеспечивает внешнюю и внутреннюю безопасность, и сословие прочих граждан, которые должны снабжать всем необходимым.
Платоновский миф о пещере - одна из частей этого произведения.
Миф приводится в седьмой главе "Государства". С подробного описания места действия начинает Платон. Миф о пещере, краткое содержание которого приведено в этой статье, начинается в неком подземном жилище. Оно сильно напоминает пещеру. Люди в нем томятся в оковах, которые не позволяют им повернуться к свету и даже посмотреть по сторонам. Они могут смотреть исключительно на то, что находится непосредственно перед ними.
Рядом с ними стена, пишет Платон в "Государстве". Миф о пещере повествует о других людях, находящихся по другую сторону этой стены. Они свободны и несут различные вещи - предметы роскоши и обихода и даже статуи. Люди, которые находятся в пещере в заточении, самих предметов не видят, а наблюдают только за их тенями. Внимательно рассматривают, дают им названия, но их настоящая суть от них ускользает и остается недоступной.
Кульминация мифа
К своей кульминации миф о пещере, краткое содержание которого приведено в этой статье, подходит неторопливо и плавно. Платон ведет неспешный диалог с Главконом и размышляет, каким образом поведет себя узник, если его вдруг освободят.
Оба собеседника убеждены, что с высокой долей вероятности освободившийся узник в состоянии понять и принять саму сущность вещей и реальных предметов, отбросив в сторону их ошибочное восприятие. Но что случится, если узнику снова придется вернуться назад?
Возвращение в пещеру
Платон и его собеседник Главкон продолжают развивать миф о пещере. Смысл его, по их мнению, заключается в том, что сотоварищи не примут этого узника, который, скорее всего, раскроет им глаза на истинную сущность вещей.
Они его наверняка высмеют и объявят безумцем, чем признают его правоту. И так будет происходить до тех пор, пока его глаза снова не привыкнут к мраку, а тени не вернутся на место реальных очертаний предметов.
Главное - все его соратники будут убеждены в том, что его временное освобождение принесло ему только психическое нездоровье и проблемы, поэтому не будут стремиться идти по его стопам.
Суть мифа
Какой же смысл вкладывал в это произведение Платон? Миф о пещере, анализ которого можно найти в этой статье, заключается в том, что осознание истинной сущности вещей не дается просто так. Оно требует немалых усилий и упорства, которые под силу только философам. Поэтому только они могут эффективно управлять идеальным государством. В этом смысл его высказывания.
Платон видел идеальное государство аристократическим. Философы, которые должны им править, занимают этот пост в 35 лет и руководят на протяжении 15 лет.
В платоновском государстве установлен настоящий коммунизм, о строительстве которого так мечтали в Советском Союзе. Все имущество общее, отсутствует понятие частной собственности. Труд распределяется строго по сословиям. Нет даже института брака. Все женщины и дети считаются общими, их воспитывает государство.
При этом древнегреческий философ в своих трудах рьяно критикует демократию, описывая сатирический образ человека, приверженного этой стратегии. Образ собственного идеального государства Платон ставит в противоречие с четырьмя другими политическими устройствами, которые, по его мнению, не выдерживают никакой критики. Это тирания, олигархия, демократия и тимократия (у власти находятся высшие военные чины).
Миф о пещере в художественной литературе
Миф о пещере стал весьма популярным сюжетом для многих произведений мировой литературы. Например, лауреат Нобелевской премии, португалец Жозе Сарамаго положил миф в основу своего романа "Пещера".
Испанец Хосе Карлос Сомоса развивает эту теорию в интеллектуально-философском детективе "Афинские убийства".
Идея Платона встречается и у фантаста Дениса Гербера. Например, в рассказе "Нам всем здесь не место".
И Платоновым братом Главконом:
Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная - глянь-ка - невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
Это я себе представляю.
Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
Странный ты рисуешь образ и странных узников!
Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?
То есть?
Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
Непременно так.
Человек и его тень.
Для Платона пещера представляет собой чувственный мир, в котором живут люди. Подобно узникам пещеры, они полагают, что благодаря органам чувств познают истинную реальность . Однако такая жизнь - всего лишь иллюзия . От истинного мира идей до них доходят только смутные тени. Философ может получить более полное представление о мире идей, постоянно задавая себе вопросы и ища на них ответы. Однако бессмысленно пытаться разделить полученное знание с толпой, которая не в состоянии оторваться от иллюзий повседневного восприятия. Посему Платон продолжает:
Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх - в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
Конечно, он так подумает.
А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?
Да, это так.
Излагая данную притчу, Платон демонстрирует своим слушателям, что познание требует известного труда - беспрестанных усилий, направленных на изучение и понимание тех или иных предметов. Поэтому его идеальным городом могут править только философы - те люди, которые проникли в сущность идей, и в особенности идеи блага .
Сопоставление аллегории с другими платоновскими диалогами, в частности с «Федоном », позволяет заключить, что это не просто притча , а сердце платонической мифологемы. В «Федоне» Платон устами Сократа клеймит чувственный мир как тюрьму души. Единственной подлинной реальностью для него является мир вечных идей, к постижению которого душа может приблизиться посредством философии .
В художественной литературе
Испанский писатель Хосе Карлос Сомоса частично касается платоновской аллегории пещеры и развивает теорию Платона о мире идей в своем произведении «Афинские убийства », которое в 2002 году получило Золотую Даггеровскую премию как лучший детективный роман.
См. также
Wikimedia Foundation . 2010 .
Смотреть что такое "Миф о пещере" в других словарях:
Миф о пещере - Миф О Пещере ♦ Caverne, Mythe de la Без сомнения, самый знаменитый из мифов Платона. Он изложен в книге VII «Государства». О чем же идет речь? О скованных цепью пленниках, сидящих в гроте (пещере) спиной к свету, не имея возможности… … Философский словарь Спонвиля
Древнегреческая мифология Титаны (доолимпийские боги и богини) титаны: Гиперион, Иапет, Кей, Криос, Кронос, Океан титаниды: Мнемозина, Рея, Тейя, Тефида, Феба, Фемида дети титанов: Астерия, Атлас, Гелиос, Лето, Менетий, Прометей, Селена … Википедия
Платон - Проблема Платона Жизнь и сочинения Платона Платон родился в Афинах в 428 427 гг. до н.э. Его настоящее имя Аристокл, Платон псевдоним, которому он обязан своим мощным телом; по другим сведениям, он получил его, благодаря размашистому стилю и… … Западная философия от истоков до наших дней
У этого термина существуют и другие значения, см. Конформист. Конформист Il Conformista … Википедия
В пещере карлика (иллюстрация Анны Андерсон) «Сильный Ганс» (нем. … Википедия
Произвольно взятые звездные группы, как они видны с земли и совершенно независимо от действительных расстояний и возможной взаимной связи звезд. Пережиток древности, они в современной астрономии служат лишь мнемоническим подспорьем для знакомства … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
У этого термина существуют и другие значения, см. Платон (значения). Платон … Википедия
Познание совокупность процессов, процедур и методов приобретения знаний о явлениях и закономерностях объективного мира. Познание является основным предметом науки гносеологии (теории познания). Содержание 1 Виды(методы) познания 1.1 … Википедия
Познание совокупность процессов, процедур и методов приобретения знаний о явлениях и закономерностях объективного мира. Познание является основным предметом науки гносеологии (теории познания). Содержание 1 Виды(методы) познания 2 Античность … Википедия
АНТИЧНОСТЬ - [от лат. antiquus древний], классическая древность, традиц. обозначение древней греко рим. цивилизации, в среде к рой происходило распространение раннего христианства и становление форм христ. культуры (так что для заключительной стадии,… … Православная энциклопедия
Книги
- Граница тени. Литература, философия и живопись у Джордано Бруно , Нуччо Ордине. В выносимой на суд отечественного читателя книге Н. Ордине впервые предлагает целостную реконструкцию литературного и философского замысла, который Джордано Бруно воплотил в серии своих…
(«Государство», книга 7 в сокращении. Диалог между Сократом и Главконом)
Посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная... невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной; не то же ли самое происходит и с ними?.. Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?.. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов...
Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.
Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит, и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?...
А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?...
Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят... Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.
И, наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах.
И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.
Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?
А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен?...
Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?...А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?...
Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать, — а уж Богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея Блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.
Не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине... А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще где-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений, отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость.
Всякий, кто соображает, вспомнил бы, что есть два рода нарушения зрения, то есть по двум причинам: либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет. То же самое происходит и с душой: это можно понять, видя, что душа находится в замешательстве и не способна что-либо разглядеть. Вместо того чтобы бессмысленно смеяться, лучше — понаблюдать, пришла ли эта душа из более светлой жизни и потому с непривычки омрачилась, или же, наоборот, перейдя от полного невежества к светлой жизни, она ослеплена ярким сиянием: такое ее состояние и такую жизнь можно счесть блаженством, той же, первой посочувствовать. Если, однако, при взгляде на нее кого-то все-таки разбирает смех, пусть он меньше смеется над ней, чем над той, что явилась сверху, из света.
Раз это верно, вот как должны мы думать об этих душах: просвещенность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляющие, будто в душе у человека нет знания, и они его туда вкладывают, вроде того, как вложили бы в слепые глаза зрение.
А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе, чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли?
Платон. «Миф о Пещере»
(Взято из: М. Хайдеггер «Учение Платона об Истине»)
«Постарайся представить себе вот что: люди содержатся под землей в своеобразном жилище наподобие пещеры. Вверх, к дневному свету, тянется длинный вход, к которому собирается все это углубление. Прикованные за ноги и за шею, люди в этом жилище пребывают с детства. Потому-то и застыли они на одном месте, так что остается им лишь одно: смотреть на то, что оказывается у них перед глазами. И голову даже повернуть, прикованные, они не в состоянии. Один проблеск света, правда, доходит до них - это отблески огня, который пылает высоко и далеко (тоже, конечно, у них за спиной). Между огнем и узниками (также у них за спиной) вверху проходит дорога, вдоль которой - представь и это себе - построена низкая стена, подобно тем загородкам, которыми скоморохи отгораживаются от людей, чтобы через них издали показывать свои штучки.
Я вижу это,- сказал он.
Теперь сообразно этому представь, что ты видишь, как вдоль этой стенки люди проносят всяческую утварь, которая выступает над стенкой: статуи, а также другие каменные и деревянные изображения чаще человеческие. И поскольку ничего другого не приходится ждать, некоторые из проносящих вверху эту утварь беседуют, другие проходят молча.
Странную картину изобразил ты здесь, и странных узников,- сказал он.
Но они совсем похожи на нас, людей,- возразил я,- А что ты думаешь? Такого рода люди с самого начала, будь то от самих себя, будь то друг от друга, ничего другого в глаза не видели, кроме теней, которые (постоянно) сияние очага отбрасывает на возвышающуюся над ними стену пещеры.
А как же иначе должно быть,- сказал он,- если они принуждены держать голову неподвижно, и так всю свою жизнь? Что же видят они от проносимых (за их спиной) вещей? Разве не всего лишь это (т. е. тени) ?
Они были бы к этому принуждены.
А как же дальше,- если бы в этой темнице было еще и эхо от возвышающейся перед ними стены, на которую только и смотрели они постоянно? Всякий раз, когда один из тех, что проходили за узниками (и проносили вещи), позволял бы себе что-то произнести,- не уверен ли ты, пожалуй, что они не что иное приняли бы за говорящее, как вереницей тянущиеся перед ними тени?
Ничто иное, клянусь Зевсом,- сказал он.
И уже, разумеется,- продолжал я,- не что иное, как тени от всяческой утвари, эти узники стали бы почитать тогда за несокрытое.
Это было бы совершенно неизбежно,- сказал он.
Итак, вслед за этим,- продолжал я,- представь себе такое происшествие: будто бы узники освободились от оков и тем самым враз исцелились от этого неразумения,- подумай, какого же рода должно быть это неразумение, если случилось бы с узниками следующее. Коль скоро один кто-то, раскованный, был бы принужден внезапно подняться, поворачивать шею, тронуться с места и взглянуть против света, (то) это (каждый раз) причиняло бы ему боль и он был бы не в состоянии посмотреть на какую-либо вещь из-за этого сверкания, ибо до сих пор он видел тени. (Если бы все это с ним произошло), что, по-твоему, сказал бы он, когда кто-то открыл бы ему, что до сих пор он видел (лишь) недействительные вещи, теперь же он ближе подходит к сущему и, следовательно, он обращается уже к более сущему, а поэтому более правильно смотрит? И если бы кто-то также показал ему (тогда) каждую из проносимых мимо вещей и принудил бы его ответить на вопрос, что это такое,- то не уверен ли ты, что он ничего не знал и не ведал бы и, более того, он счел бы, что прежде (собственными глазами) виденное было несокрытее, чем теперь (кем-то другим ему) показанное? - Непременно, разумеется,- сказал он.
И когда кто-то принудил бы его смотреть на сияние огня,. разве не было бы больно его глазам и не предпочел бы он отвернуться и прибегнуть (обратно) к тому, смотреть на что было в его силах,- и не решил бы он поэтому, что то (ему уже во всяком случае видимое) на самом деле яснее, чем то, что ему показывают теперь.
Это так,- сказал он.
Но если бы теперь,- продолжал я,- его (освобожденного от оков) кто-то силой уволок бы прочь оттуда через тернистый в крутой выход пещеры, не отпуская от себя, пока не выволок бы его на свет солнца,-то не испытал бы этот, таким образом выволоченный человек, боль и возмущение при этом? Блеск переполнил бы его глаза и, попав на свет солнца, неужели он был бы в состоянии увидеть хоть что-то из того, что теперь открывается ему как несокрытое?
Никоим образом он не был бы в состоянии сделать это,- сказал он,- по крайней мере не вдруг.
Очевидно, я полагаю, понадобилась бы какая-то привычка, чтобы, раз уже пришлось ему туда выбраться, научиться охватывать глазами то, что стоит наверху (вне пещеры в свете солнца) . И (вживаясь таким образом) он прежде всего смог бы смотреть на тончайшие тени, а затем на отраженный в воде облик человека и прочих вещей; впоследствии же он стал бы тогда сами эти вещи (сущее вместо ослабленного отражения) воспринимать взором. А от круга этих вещей он, пожалуй, осмелился бы поднять взор на то, что расположено на своде небес и на самый этот свод, причем поначалу ему легче было бы смотреть ночью на свет звезд и луны, нежели днем на солнце и его сияние.
Разумеется.
А в конце концов, я уверен, он почувствовал бы способность взглянуть на самое солнце, а не только на его отражение в воде или в чем-то еще, где оно могло бы вспыхнуть,- нет, на самое солнце, как оно есть, само по себе, на свойственном ему месте,. чтобы разглядеть, каковы его свойства.
Это непременно произошло бы,- сказал он.
И затем, оставив все это позади, он смог бы уже заключить о нем (о солнце), что это именно оно и обеспечивает времена года и распоряжается целым годом, да и всем, что есть в этой (теперь) видимой области (солнечного света), и даже что оно (солнце) есть также причина всего того, что те (кто пребывает в пещере) известным образом имеют перед собой.
Очевидно,- сказал он,- что тот добрался бы и. до этого (до солнца и того, что стоит в его свете), после того как он превзошел бы то (что есть лишь отражение или тень). Так что же? Вспоминая о первом жилище, о там задававшем меру «знании» и о заключенных тогда вместе с ним людях, разве не стал бы он, по-твоему, почитать себя счастливым благодаря (происшедшей) перемене, а "о тех же, напротив, сожалеть?
Очень даже.
Хорошо; а если бы (у людей) на прежнем местопребывании (т. е. в пещере) были учреждены известные почести и похвальные речи для того, кто острее всех воспринимает проходящее (что случается ежедневно) зрительно, а затем лучше всех запоминает, что обычно проносится раньше другого, а что одновременно, и поэтому способен предсказывать, что может появиться в ближайшем будущем,- не думаешь ли ты, что он (вышедший из пещеры) ощутил бы потребность (именно теперь) вступить в соревнование с теми (в пещере), кто у них состоит в почете и в силе,- или же он предпочтет принять скорее на свой счет то, что сказано у Гомера: «Живя у земли (на поверхности), чужому, несостоятельному мужу служить за поденную плату»,- и, вообще, не захочет ли он скорее вытерпеть что угодно, нежели толкаться в том (для пещеры значительном) почете и быть человеком по тому способу?
Я уверен,- сказал он,- все что угодно он стал бы терпеливо переносить скорее, чем быть человеком по тому (для пещеры соответствующему) способу.
А теперь поразмысли также и над этим,- продолжал я.- Если такого рода вышедший из пещеры человек спустится обратно и усядется на то же самое место,- то, как только он придет от солнца, не заполнятся ли глаза его мраком?
Безусловно, и даже очень,- сказал он.
Если же теперь он снова будет должен вместе с постоянно прикованными там людьми заниматься составлением и утверждением воззрений на тени, то, пока глаза его еще слабы и прежде чем он приспособит их снова, на что потребуется немалое время определенного вживания, не заслужит ли он тогда там, внизу, насмешек и не дадут ли ему понять, что он совершал восхождение лишь для того, чтобы вернуться (в пещеру) с испорченными глазами, и что поэтому вовсе не стоит предпринимать пути наверх? И не станут ли они каждого, кто приложит руку к их освобождению от оков и выведению наверх,- если только им представится возможность захватить и убить его,- действительно убивать?
Наверное,- сказал он».
Что означает эта «притча»? Платон сам дает ответ, так как непосредственно за рассказом следует истолкование (517а -518d).
Пещерообразное жилище - это изображение τήν... δι"őψεως φαινομένην έδραν,-той области, где мы пребываем и которая ежедневно обнаруживает себя перед нашим взором. Огонь в пещере, пылающий над ее обитателями,- это образ солнца. Свод пещеры представляет небесный свод. Под этим сводом, обращенные к земле и к ней прикованные, живут люди. То, что их окружает и как-то затрагивает, есть для них «действительное», или сущее. В этом пещерообразном жилище они чувствуют себя «в мире» и «дома», находя здесь то, на что можно положиться.
Названные в «притче» вещи, которые можно видеть вне пещеры, напротив, суть изображение того, в чем состоит, собственно, сущее сущего (подлинно сущее). По Платону, это есть то, через что сущее обнаруживает себя в своем виде. Этот «вид» Платон берет не просто как объект зрения. Вид для него имеет еще также нечто от «выступления», через которое каждая вещь себя «презентирует». Выступая в своем виде, обнаруживает себя само сущее. Вид называется по-гречески эйдос или идея Через вещи, лежащие в свете дня вне пещеры, где существует свободный обзор всего, знаменуются в притче «идеи».
