**************************************
Рассказ содержит сцены пытки, насилья, секса. Если это оскорбляет вашу нежную душу - не читайте, а идите на х... отсюда!
**************************************
Сюжет происходит во время Великой Отечественной войны. На оккупированной фашистами территории действует партизанский отряд. Фашисты знают, что среди партизан много женщин, вот только как вычислить их. Наконец им удалось поймать девушку Катю, когда она пыталась зарисовать схему расположения немецких огневых точек...
Пленную девушку ввели в небольшую комнату в школе, где сейчас располагалось отделение гестапо. Допрашивал Катю молодой офицер. Кроме него в комнате было несколько полицаев и две вульгарного вида женщины. Катя знала их, они прислуживали немцам. Вот только не до конца знала как.
Офицер дал указание охранникам, держащим девушку отпустить ее, что они и сделали. Жестом он велел ей сесть. Девушка села. Офицер велел одной из девиц принести чай. Но Катя отказалась. Офицер отпил глоток, потом закурил. Предложил Кате, но она отказалась. Офицер начал разговор, причем он неплохо говорил по-русски.
Как вас зовут?
Катерина.
Я нам известно, что вы занимались разведкой в пользу коммунистов. Это правда?
Но вы такая молодая, такая красивая. Вы наверняка попали на службу к ним случайно?
Нет! Я комсомолка и хочу стать коммунисткой, как мой отец, Герой Советского Союза, который погиб на фронте.
Я сожалею, что такая молодая красивая девушка попалась на удочку красножопых. В свое время, мой отец служил в Русской армии в первую мировую войну. Он командовал ротой. На его счету много славных побед и наград. Но когда к власти пришли коммунисты - за все заслуги перед родиной его обвинили врагом народа и расстреляли. Нас с матерью ждала голодная смерть, как детей врагов народа, но один из немцев (который был в плену, и которого отец не разрешил расстреливать) помог нам бежать в Германию и даже поступить на службу. Я всегда хотел быть героем как мой отец. И теперь я прибыл спасать родину от коммунистов.
Ты фашистская сука, захватчик, убийца ни в чем неповинных людей...
Мы ни когда не убиваем невиновных. Наоборот, мы возвращаем им то, что у них отняли красножопые. Да, мы недавно повесили двух женщин, которые поджигали дома, где временно селились наши солдаты. Но солдаты успевали выбежать, а хозяева теряли последнее, что не отняла у них война.
Они воевали против...
Своего народа!
Неправда!
Хорошо, пусть мы захватчики. От вас сейчас требуется ответить на несколько вопросов. После этого мы определим вам меру наказания.
Я не буду отвечать на ваши вопросы!
Хорошо, тогда назови с кем вместе вы организовываете теракты против немецких солдат.
Не правда. Мы наблюдали за вами.
Тогда зачем мне отвечать?
Чтобы не пострадали невинные.
Я ни кого вам не назову...
Тогда я предложу мальчикам развязать твой упрямый язычок.
У вас ни чего не выйдет!
А это мы еще посмотрим. Пока не было ни одного случая из 15 и чтобы у нас ни чего не вышло... За работу мальчики!
Все мы можем согласиться, что во время Второй мировой войны нацисты делали ужасные вещи. Холокост, пожалуй, был самым известным их преступлением. Но в концентрационных лагерях происходили страшные и нечеловеческие вещи, о которых большинство людей не знали. Узники лагерей использовались в качестве подопытных в множестве экспериментов, которые были очень болезненными и обычно приводили к смерти.
Эксперименты со свёртыванием крови
Доктор Зигмунд Рашер проводил на заключённых эксперименты по свёртыванию крови в концлагере Дахау. Он создал препарат, Полигал, в состав которого входили свёкла и яблочный пектин. Он считал, что эти таблетки могли способствовать остановке кровотечений из боевых ран или во время хирургических операций.
Каждому подопытному давали по таблетке этого препарата и стреляли в шею или грудь для проверки его эффективности. Потом заключённым ампутировали конечности без анестезии. Доктор Рашер создал компанию по производству этих таблеток, на которой также работали заключённые.
Эксперименты с сульфаниламидными препаратами
В концлагере Равенсбрюк на узниках проверяли эффективность сульфонамидов (или сульфаниламидных препаратов). Подопытным делали надрезы на наружной стороне икр. Затем врачи втирали смесь бактерий в открытые раны и зашивали их. Для моделирования боевых ситуаций в раны также заносили осколки стекла.
Однако этот метод оказался слишком мягким по сравнению с условиями на фронтах. Для моделирования ран от огнестрельного оружия кровеносные сосуды перевязывали с обеих сторон для прекращения циркуляции крови. Затем заключённым давали сульфаниламидные препараты. Несмотря на достижения, сделанные в научной и фармацевтической сферах благодаря этим экспериментам, заключённые испытывали ужасную боль, которая приводила к тяжёлым травмам или даже смерти.
Эксперименты по замораживанию и гипотермии
Немецкие армии были плохо подготовлены к холоду, с которым они столкнулись на Восточном фронте и от которого умирали тысячи солдат. В результате доктор Зигмунд Рашер проводил в Биркенау, Аушвице и Дахау эксперименты для выяснения двух вещей: времени, требуемого для снижения температуры тела и смерти, и методов оживления замёрзших людей.
Обнажённых заключённых или помещали в бочку с ледяной водой, или выгоняли на улицу при минусовых температурах. Большинство жертв умирали. Те, кто только терял сознание, подвергались болезненным процедурам оживления. Для оживления подопытных помещали под лампы солнечного света, которые обжигали им кожу, заставляли совокупляться с женщинами, вводили внутрь кипяток или помещали в ванны с тёплой водой (что оказалось наиболее эффективным методом).
Эксперименты с зажигательными бомбами
В течение трёх месяцев в 1943 и 1944 годах на заключённых Бухенвальда проверяли эффективность фармацевтических препаратов от фосфорных ожогов, вызываемых зажигательными бомбами. Подопытных специально обжигали фосфорным составом из этих бомб, что было очень болезненной процедурой. Заключённые получали серьёзные травмы во время этих экспериментов.
Эксперименты с морской водой
На заключённых Дахау проводились эксперименты, связанные с поисками способов превращения морской воды в питьевую. Подопытные делились на четыре группы, члены которых обходились без воды, пили морскую воду, пили морскую воду, обработанную по методу Берка, и пили морскую воду без соли.
Подопытным давали еду и питье, назначенные для их группы. Заключённые, которые получали морскую воду того или иного вида, в конце концов, начинали страдать от сильной диареи, конвульсий, галлюцинаций, сходили с ума и со временем умирали.
Кроме того, подопытным делали пункционную биопсию печени или поясничные проколы для сбора данных. Эти процедуры были болезненными и в большинстве случаев заканчивались смертью.
Эксперименты с ядами
В Бухенвальде проводились эксперименты по действию ядов на людей. В 1943 году заключённым тайно вводили яды.
Одни умирали сами от отравленной еды. Других убивали ради вскрытия. Год спустя в заключённых стреляли начинёнными ядом пулями для ускорения сбора данных. Эти подопытные испытывали ужасные мучения.
Эксперименты со стерилизацией
В рамках истребления всех неарийцев нацистские врачи проводили эксперименты по массовой стерилизации на заключённых разных концлагерей в поисках наименее трудоёмкого и самого дешёвого метода стерилизации.
В одной серии экспериментов для блокирования фаллопиевых труб в репродуктивные органы женщин вводился химический раздражитель. Некоторые женщины умирали после этой процедуры. Других женщин убивали для проведения вскрытия.
В ряде других экспериментов заключённых подвергали сильному рентгеновскому облучению, которое приводило к серьёзным ожогам на животе, в паху и на ягодицах. Их также оставляли с неизлечимыми язвами. Некоторые подопытные умирали.
Эксперименты по регенерации костей, мышц и нервов и пересадке костей
Около года на заключённых Равенсбрюка проводились эксперименты по регенерации костей, мышц и нервов. Операции с нервами включали удаление сегментов нервов из нижних частей конечностей.
Эксперименты с костями включали ломание и вправление костей в нескольких местах на нижних конечностях. Переломам не давали зажить надлежащим образом, так как врачам нужно было изучать процесс заживления, а также тестировать различные методы заживления.
Врачи также удаляли у подопытных множество фрагментов большой берцовой кости для изучения регенерации костных тканей. Трансплантации костей включали пересадку фрагментов левой большой берцовой кости на правую и наоборот. Эти эксперименты причиняли заключённым невыносимую боль и наносили им тяжёлые травмы.
Эксперименты с сыпным тифом
С конца 1941 года до начала 1945 года врачи проводили эксперименты на узниках Бухенвальда и Нацвейлера в интересах немецких вооружённых сил. Они тестировали вакцины от сыпного тифа и других болезней.
Примерно 75% подопытных вкалывали пробные вакцины от сыпного тифа или другие химические вещества. Они вводились с вирусом. В результате более 90% из них умирали.
Оставшимся 25% подопытных вирус вводился без какой-либо предварительной защиты. Большинство из них не выживали. Врачи также проводили эксперименты, связанные с жёлтой лихорадкой, оспой, тифом и другими болезнями. Сотни заключённых умерли, и ещё больше узников в результате страдали от невыносимых болей.
Эксперименты с близнецами и генетические эксперименты
Целью Холокоста была ликвидация всех людей неарийского происхождения. Евреи, негры, латиноамериканцы, гомосексуалы и другие люди, которые не соответствовали определённым требованиям, должны были быть истреблены так, чтобы осталась только «высшая» арийская раса. Генетические эксперименты проводились для предоставления нацистской партии научных доказательств превосходства арийцев.
Доктора Йозефа Менгеле (также известного как «Ангел Смерти») сильно интересовали близнецы. Он отделял их от остальных узников при их поступлении в Аушвиц. Каждый день близнецы должны были сдавать кровь. Настоящая цель этой процедуры неизвестна.
Эксперименты с близнецами носили обширный характер. Их должны были тщательно обследовать и измерять каждый сантиметр их тела. После этого проводились сравнения для определения наследственных черт. Иногда врачи проводили массовые переливания крови из одного близнеца в другого.
Поскольку люди арийского происхождения в основном имели голубые глаза, для их создания проводились эксперименты с химическими каплями или инъекциями в радужную оболочку глаза. Эти процедуры были очень болезненными и приводили к заражениям и даже слепоте.
Инъекции и поясничные проколы делались без анестезии. Один близнец специально заражался болезнью, а другой – нет. Если один близнец умирал, другого близнеца убивали и изучали для сравнения.
Ампутации и удаления органов также проводились без анестезии. Большинство близнецов, которые попадали в концлагерь, умирали тем или иным способом, а их вскрытия были последними экспериментами.
Эксперименты с большими высотами
С марта по август 1942 года узники концлагеря Дахау использовались в качестве подопытных в экспериментах по проверке человеческой выносливости на больших высотах. Результаты этих экспериментов должны были помочь немецким воздушным силам.
Подопытных помещали в камеру с низким давлением, в которых создавались атмосферные условия на высотах до 21000 метров. Большинство подопытных погибали, а выжившие страдали от разных травм от пребывания на больших высотах.
Эксперименты с малярией
В течение трёх с лишним лет более 1000 узников Дахау использовались в серии экспериментов, связанных с поисками средств лечения малярии. Здоровые заключённые заражались москитами или экстрактами из этих москитов.
Заболевшие малярией заключённые потом лечились различными препаратами для проверки их действенности. Многие узники умирали. Выжившие заключённые сильно мучились и в основном становились инвалидами на всю оставшуюся жизнь.
Прошло полгода, и большевики, зализав раны, начали наступление на казалось бы непобедимую армию Гитлера. Неприютно стало на душе у Назарова даже тогда, когда он напивался до бесчувствия, чтобы не вспоминать о невинно убиенных там, в Белоруссии. Ну не считал он жидов гадами, ведь тот михайловский доктор, который спас ногу Филимону, был самый настоящий еврей. Таких еще презрительным словом «интеллигенция» называют. Оксана тоже много пила, и ее разудалые песни уже более не нравились местному начальнику комендатуры.
«Эх, Василисушка, – опасливо косясь на храпящую женщину, плакал по ночам Филька, – на кого я тебя оставил»!
А утром он тяжело вставал и, не чувствуя вкуса, привычно набивал живот чем-то пресным, а затем, проклиная судьбу, отправлялся на службу, ибо теперь был навсегда повязан с надменными германцами. Иногда к нему на допросы приводили кого-нибудь из партизан, которые все чаще и чаще портили настроение полиции. С ними не церемонились: загоняли под ногти иголки, выворачивали суставы, окунали лицом в бочку, но упрямцы никак не хотели понимать, что жизнь, какая бы она ни была, все-же лучше, чем смертушка.
– Филимон Васильич, ты чо зенки отвертываешь? – поинтересовался как-то во время очередной пытки у своего начальника полицай Васька Горбенко. – Не иначе как паршивым москалям сочувствуешь? – И фальшивя, загундосил, будто на прочность проверял, свою хохлацкую песню, якобы сочиненную батькой Шевченко:
Чернобровые, любитесь,
Да не с москалями,
Москали – чужие люди,
Глумятся над вами.
Кто такой этот батька, Филин не знал, да видно большим человеком был, из благородных.
– Разговорчики! – лениво гаркнул на подчиненного начальник. – Пулю в лоб хошь?
Гаркнул, но постарался чтобы его отвращения к крови бывших земляков сослуживцы не заметили.
А однажды привезли в комендатуру девушку. Молодую и красивую, рядом с которой истрепанная хохлушка Оксана показалась Филимону уродиной.
«Аппетитная какая, яко булочка», – нервно облизнул пересохшие губы Филимон, но с показным равнодушием отвернулся от партизанки.
– Имя, фамилия? – заорал на внешне спокойную девушку Васька и хитро подмигнул Назарову. Вот мол замена тебе на ночку-другую. Если, конечно, злоумышленницу не покалечим.
Но злоумышленница говорить отказалась. Она высокомерно отвернулась от мучителей и знакомо тряхнула темноволосой головой.
Кого же напомнила Фильке в это мгновение новоявленная гордячка, он так и не смог вспомнить.
– Задания, явки? – рисуясь перед заносчивой жертвой, продолжал вопить Горбенко. – Хошь пыток?
Девчонка молчала, и Василь решил сменить тактику.
– Знаю, что тебя приневолили, – приобнял он хмурую незнакомку. – Ведь ты еще так молода, правда? И по молодости своей не можешь осознать, что большевики принесли нашей стране террор?
– Черт возьми, – отворачиваясь, невнятно выругался Назаров, – умеет бабам мозги заморачивать, не зря выучился в университете. Говорят, в самой Первопрестольной науки постигал. За что же он Москву так не любит?
– Если перейдешь на сторону великой Германии, – продолжал ласково петь Горбенко, – сможешь подобрать себе женишка из таких добрых хлопцев, как я. Или он, – кивнул на растерянного начальника полицай.
– Оставь, я сам ее допрошу, – зачем-то спешно проговорил Филька.
– А ты умеешь? – удивленно вскинул брови Василь. – У тебя…
– Умею, – перебил Горбенко начальник комендатуры, – тоже не лыком шит.
– Ах, вот что, – язвительно хихикнул Васька и бросил сожалеющий взгляд на притихшую невольницу. – Завтречка Курт приедет, так ты ее до его приезда разговори.
Курт Мюллер в сопровождении переводчика наведывался каждую неделю во владения Назарова, дабы проконтролировать работу уральского Медведя, который сам изъявил желание служить фюреру и даже спас от большевиков лучшего друга Мюллера – разведчика Труханова, с коим тот познакомился еще до начала войны, в Берлине. Как тогда Паук сумел выбраться из железного завеса, осталось для Курта загадкой, но ему порекомендовал Евгения надежный человек из абвера.
Аккурат про это, напившись, рассказал своему начальнику Горбенко, отлично знающий английский и немецкий языки, а утром долго выпытывал у Филимона, не сболтнул ли он вчера чего лишнего.
«Если б шибко не пил, – неприязненно подумал тогда Назаров, – не я, а он бы командовал сейчас на селе. Да и кто из полицаев не пил нынче? Работенка, не дай Бог каждому».
Верил ли бывший калека во Всевышнего, он уже и сам не знал, ибо мудрый и всесильный Господь не смог бы допустить такое зверство, которое происходило на подведомственной ему территории.
– Вот так-то, хлопчик, хоть нормально по-русски говорить научился, – хвалил уральского мужика бывший московский студентишка. – Значит, война тебе на пользу пошла. Согласен?
– Согласен, – послушно кивал его простоватый начальник и с тоскою вспоминал родной лес, Сорокино и нежную подругу, которую он, возможно, уже никогда более не увидит.
– Увидишь, – будто считывая его мысли, насмехался над Назаровым Горбенко. – А то и новую пассию заведешь, коли Оксана надоела.
«Передам ее по наследству», – как-то решил Филимон и предложил любовницу Василью. Тот сморщился печеным яблоком и отрицательно покачал головой. Пусть мол кому попроще достанется.
Но на этот раз, увидев темноволосую девушку, глаза у Горбенко загорелись. Впервые загорелись, ибо ранее не наблюдалось у него интереса к женскому полу.
Девушка молчала. Искоса она бросала презрительные взгляды на одетых в полицейскую форму русскоязычных мужчин и искренне удивлялась, что те не спешат ее мучить. Пыток партизанка боялась, так как наслышалась о них от товарищей, но более всего несчастная страшилась, что не выдержит той физической боли, которую она еще никогда в жизни не испытывала.
А поздно ночью в подвал к ней пришел самый главный из полицаев. Он тяжело уселся на пол, на котором лежала старая дерюжка и тихо, неуверенно заговорил. Невольнице неуверенность пришельца показалась противоестественной, и она мысленно возблагодарила Бога за то, что Он дал ей еще одну ночь передышки.
– Ты откуда? – устало спросил мужчина и боднул черноволосой головой сгустившийся над пленницей затхлый воздух. – Знаю, не скажешь, не такая, но я и не собираюсь тебя пытать ибо не люблю людской крови.
– Не любите? – вскинула дугообразные бровки незнакомка и язвительно ухмыльнулась. – Не в храме божьем служите!
– Не в храме, – согласился с дерзкой партизанкой Филя, – Если бы не Берия, давно бы из леса вышел.
Что заставляло Назарова откровенничать с противницей по политической линии, он и сам не мог понять, но внутренний голос назойливо колотился в его могучую грудную клетку и настойчиво требовал незамедлительного разговора.
– Моего отца тоже репрессировали холуи Лаврентия Павловича, – вскинула подбородок красавица, – но я – русский человек и не намерена пресмыкаться перед фашистами.
– И вы после этого служите большевикам? – словно очнулся от оцепенения Филька.
– Я служу Родине, – горько усмехнулась девушка. – Служила.
– В аккурат - служила, голубушка,– подхватил ее скорбное признание Назаров. – Революция сокрушила многие семейства, и даже мои родные сеструхи разбежались по разным лагерям. Хотя и жительствовал я в лесу, но и там до меня долетели слухи, что у младшей Ульянушки хозяина расстреляли чекисты, и именно партийный мужик старшей сродственницы Матрешки оказался виновником всех бед Морозов.
– Морозов! – потрясенно воскликнула пленница. – Каких Морозов?
– С Урала, – удивился невольному возгласу девушки полицай. – Они проживали в небольшом городке Михайловске.
– В Михайловске! – побелела, как мел, партизанка. – Вы Филимон Назаров?
– У меня это на лбу нацарапано? – ошеломленно прошептал Филька.
Но шутка не рассмешила загадочную незнакомку, и она только сильнее сжала зубы. Так, что они заскрипели.
– Я как-то была в этом городке, – минуя продолжительную паузу, внезапно проговорилась пленница. – Давно это было, очень давно.
– А в Сорокине? – почему-то ничему не удивляясь, мечтательно улыбнулся полицай.
– И в Сорокине, – исподтишка наблюдая за фашистским прихлебателем, как будто прослезилась девица.
– Я не причиню тебе зла, милая, – поймал ее сверкнувший в полутьме взгляд Филька. – Только скажи, к кому ты туда ездила?
– К тетке Наталье, – непроизвольно прошептали белые губы пленницы. – Барановой.
– Ходят слухи, что это и есть моя средняя малорослая сеструха, каким то образом ставшая писаной красавицей, – вскинул лохматые брови начальник полиции. – И кем ты ей приходишься?
– Старшей племянницей, – помимо своей воли призналась дерзкая партизанка.
– Ты – Аннушка? – помертвел от ужаса Филимон. – Дочь Уленьки?
– Та самая, – теряя наигранную независимость, по-детски всхлипнула девушка. – Та самая.
– Вставай, – резко вскакивая на ноги, больно схватил девчонку за руку Назаров, – незамедлительно пускайся туда, откуда приспела, иначе тебя завтра расстреляют, даже если ты и дашь показания.
– А охрана? – часто задышала Аннушка. – И лес… Как я найду своих?
«Еще ребенок, – неведомая прежде жалость шевельнулась в опустошенной душе Фильки, – молоко на губах не обсохло, а туда же… Племяшка»…
Он шмыгнул носом и тут же почувствовал, как невесть откуда взявшаяся вода несмелым ручейком потекла по его свежевыбритому лицу и, минуя пухлые щеки, остановилась на верхней, упрямо оттопыренной губе. Спешно слизнув пересоленную войной жидкость, Назаров неожиданно понял, что никогда не найдет себе покоя, если не спасет то, что его еще связывает с родной сторонушкой, а значит, и с любимой женой Василисой.
– Меня схватят фашисты, – тонко заплакала Уленькина дочка.
– Подожди, – жестко распорядился мужчина. – Сейчас я к тебе приспею.
Выпустив трясущуюся ручку сродственницы, Назаров спешно поднялся наверх и что-то сердито прорычал полицаям. А через некоторое время вернулся и протянул пленнице объемный, связанный из скатерти, узел.
– Переодевайся, – распорядился начальник полиции и отвернувшись, сурово проговорил. – Сейчас ты для всех станешь моей полюбовницей Оксаной, благо та тоже чернявая и примерно одного роста с тобой, поняла? Прижмешься ко мне, опустишь голову и сделаешь вид, что в стельку пьяна. Так, минуя сторожевые посты, мы доберемся до леса, а там я тебя отпущу. Попытка – не пытка, и она лучше, чем смертушка. Добирайся до своих как знаешь, в этом я тебе уже не помощник.
– А вы? – пытливо вглядываясь в неожиданно приобретенного родного дядьку, снова всхлипнула Аннушка. – Вас расстреляют если узнают, что...
– Закрой рот, – грубо оборвал партизанку бывший сорокинский мужик. – Если выживешь поминай иной раз, что у тебя когда-то был непутевый сродственничек Филимон Васильевич Назаров. Только матери про меня не сказывай.
– Почему? – пискнула пленница.
– Если бы не Берия, – глухо отозвался начальник полиции и резко повернулся к бывшей уже смертнице. – Готова, дурочка маловозрастная?
– Да, – поправляя на груди белую, вышитую красными цветами, хохлацкую блузку, прошептала девушка и, набросив полушубок, набравшись смелости, сделала решительный шаг навстречу своей судьбе.
Наверху никого не было, улица будто вымерла, но в конце села стояли полицаи и дымя немецкими сигаретами, о чем-то меж собой переговаривались.
- Стой, кто идёть? – вскинул оружие один из них.
– Хайль Гитлер! Свои, – пьяно откликнулся начальник полиции. – Вот Оксанка восхотела в рощицу прогуляться.
– Этта вы, Филимон Васильич? Сейчас темно и небезапасно, – предостерег любовную парочку второй наемник.
– А мы тута, под берёзками, – непристойно хихикнул Назаров и крепче прижал к себе пленницу. – Сучонка – она завсегда сучонка.
– Только тише кохайтесь, – поддержал начальника третий охранник. – Когда наскучит, нам передадите?
– Передам, – благодушно рассмеялся Филька. – А может сейчас в лесу и придушу бабу пьяную.
– Погодьте убивать то, – не унимались наемники, – оставьте позабавиться.
– Так и быть, оставлю, – отмахнулся от подчиненных Назаров, – только подождите малость, германские папироски пососите.
Нежно прижимая к груди дрожащую племянницу, Филимон нетрезвыми шагами протопал к угрожающе темнеющему лесу, а зайдя глубже, остановился и нарочито грубо оттолкнул от себя Анну.
– Ступай, – хрипло проговорил он и грузно опустился на пропахшую сыростью чужую ненавистную землю. – До утра тебя не хватятся, а там ты будешь уже далече. Может статься, даже у своих доверчивых тараканов, которыми при случае всенепременно займется НКВД.
– А вы? – прошептала Анюта и попыталась унять дрожь, мучившую ее тело с тех самых пор как она попала в неволю. – Что будет с вами?
– Отбегался я, – криво усмехнулся Филька. – Отстрадался, на покой пора.
– Спасибо, дядя, – быстро наклонившись, еле коснулась ладошкой безвольной руки родственника беглянка. – Век помнить вас буду.
– Иди, – вставая на по-медвежьи крупные ноги, угрожающе набычился Филимон. – Брысь, букашка, отсюдова!
– До свидания, – послышалось где-то за замершими от удивления заснеженными деревьями. – До свидания.
– Прощай, – по-звериному прорычал Назаров. – Встретимся на том свете и чем позже, тем лучше.
Он снова тяжело опустился на землю и облапил огромными мужицкими ладонями поседевшую большую голову. Так, покачиваясь из стороны в сторону, он просидел около часа, а потом резко встал и выудил из-за пазухи веревку.
– Прости, – погладил Филимон большой справный дуб, – прости, брат, но как Иуда я завершаю жизненный путь. Туда мне и дорога. Ах, пропади все пропадом!
Сделав петлю, он обхватил руками скрипнувшее от отчаяния дерево, и как обезьяна, ловко вскарабкался на него. Где-то завыли волки, но Фильке уже не было до них дела, ибо все, что оставалось на этом страшном и непонятном белом свете, перестало для него существовать.
Достигнув толстой, крепкой ветки, трясущимися руками он привязал к ней конец веревки, надел на себя орудие самоубийства и прыгнул с высоты импровизированного эшафота, чтобы навсегда раствориться в темноте.
Слух о том, что удавился начальник полиции, разлетелся по всей округе. А еще говорили люди, что влюбился Назаров в молодую красивую партизанку, а возможно и любил ее раньше, до войны. Хохлушка Оксана пошла по рукам, а потом подхватила дурную болезнь и повесилась на том же самом дубе, что и ее бывший любовник.
А пленница как в воду канула. Искали ее, искали, но даже собаки не смогли взять ее след. Видно, растерзали ее волки или утонула она в полынье не до конца замерзшей реки, протекающей за Чертовым лесом, имеющим дурную славу у местных стариков и старух.
(отрывок из романа "Лилия Белая")
Http://ridero.ru/book/liliya_belaya/
10231
Это небольшой чистенький домик в Кристиансаде рядом с дорогой на Ставангер и портом в годы войны был самым страшным местом на всем юге Норвегии.
«Skrekkens hus» - «Дом ужаса» - так называли его в городе. С января 1942 года в здании городского архива находилась штаб-квартира гестапо в южной Норвегии. Сюда привозили арестованных, здесь были оборудованы пыточные камеры, отсюда люди отправлялись в концлагеря и на расстрел.
Сейчас в подвале здания, где были расположены карцеры и где пытали заключенных, открыт музей, рассказывающий о том, что происходило в годы войны в здании государственного архива.
Планировка подвальных коридоров оставлена без изменений. Появились только новые фонари и двери. В главном коридоре устроена основная экспозиция с архивными материалами, фотографиями, плакатами.
Так подвешенного арестованного избивали цепью.
Так пытали с помощью электрических печек. При особенном усердии палачей у человека могли загореться волосы на голове.
Про пытку водой я уже писал ранее. Применялась она и в Архиве.
В этом устройстве зажимали пальцы, выдирали ногти. Машинка аутентичная - после освобождения города от немцев всё оборудование пыточных камер осталось на своих местах и было сохранено.
Рядом - другие устройства для ведения допроса с "пристрастием".
В нескольких подвальных помещениях устроены реконструкции – как это выглядело тогда, в этом самом месте. Это камера, где содержались особо опасные арестованные – попавшие в лапы гестаповцев члены норвежского Сопротивления.
В соседнем помещении располагалась пыточная камера. Здесь воспроизведена реальная сцена пытки семейной пары подпольщиков, взятых гестаповцами в 1943 г. во время сеанса связи с разведцентром в Лондоне. Двое гестаповцев пытают жену на глазах мужа, прикованного цепью к стене. В углу, на железной балке, подвешен еще один участник провалившейся подпольной группы. Говорят, перед допросами гестаповцы накачивались спиртным и наркотиками.
В камере оставлено все, как было тогда, в 43-м. Если перевернуть ту розовую табуретку, стоящую у ног женщины, можно увидеть клеймо гестапо Кристиансанда.
Это реконструкция допроса - гестаповский провокатор (слева) предъявляет арестованному радисту подпольной группы (он сидит справа, в наручниках) его радиостанцию в чемодане. В центре сидит шеф кристиансандского гестапо, гауптштурмфюрер СС Рудольф Кернер – о нем я еще расскажу.
В этой витрине вещи и документы тех норвежских патриотов, которых высылали в концлагерь Грини под Осло – главный пересылочный пункт в Норвегии, откуда заключенных отправляли в другие концлагеря на территории Европы.
Система обозначения разных групп заключенных в концлагере Освенцим (Аушвиц-Биркенау). Еврей, политический, цыган, испанский республиканец, опасный уголовник, уголовник, военный преступник, свидетель Иеговы, гомосексуалист. На значке норвежского политического заключенного писали букву N.
В музей водят школьные экскурсии. Я наткнулся на одну такую – несколько местных подростков ходили по коридорам вместе с Туре Робстадом, волонтером из местных жителей, переживших войну. Говорят, что в год музей в Архиве посещают около 10 000 школьников.
Туре рассказывает ребятам про Освенцим. Двое мальчишек из группы были там совсем недавно на экскурсии.
Советский военнопленный в концлагере. В руке у него – самодельная деревянная птица.
В отдельной витрине вещи, сделанные руками русских военнопленных в норвежских концлагерях. Эти поделки русские обменивали на еду у местных жителей. У нашей соседки в Кристиансанде осталась целая коллекция таких деревянных птиц – по дороге в школу она часто встречала группы наших пленных, идущих на работу под конвоем, и отдавала им свой завтрак в обмен на эти вырезанные из дерева игрушки.
Реконструкция партизанской радиостанции. Партизаны в южной Норвегии передавали в Лондон сведения о передвижениях немецких войск, дислокации военной техники и кораблей. На севере норвежцы снабжали разведданными советский Северный морской флот.
«Германия – нация творцов».
Норвежским патриотам приходилось работать в условиях сильнейшего давления на местное население геббельсовской пропаганды. Немцы поставили перед собой задачу по скорейшей нацификации страны. Правительство Квислинга предпринимало для этого усилия в сфере образования, культуры, спорта. Нацистская партия Квислинга (Nasjonal Samling) еще до начала войны внушала норвежцам, что основной угрозой для их безопасности является военная мощь Советского Союза. Надо отметить, что запугиванию норвежцев насчет советской агрессии на Севере немало поспособствовала финская кампания 1940 года. С приходом к власти Квислинг только усилил свою пропаганду с помощью ведомства Геббельса. Нацисты в Норвегии убеждали население, что только сильная Германия сможет защитить норвежцев от большевиков.
Несколько плакатов, распространяемых нацистами в Норвегии. «Norges nye nabo» – «Новый норвежский сосед», 1940 г. Обратите внимание на модный и ныне прием "перевертывания" латинских букв для имитации кириллицы.
«Вы хотите, чтобы было так?»
В пропаганде "новой Норвегии" всячески подчеркивалось двух родство "нордических" народов, их сплочение в борьбе против английского империализма и "диких большевистских орд". Норвежские патриоты в ответ использовали в своей борьбе символ короля Хокона и его образ. Девиз короля «Alt for Norge» всячески высмеивался нацистами, которые внушали норвежцам, что военные трудности – временное явление и Видкун Квислинг – новый лидер нации.
Две стены в мрачных коридорах музея отданы материалам уголовного дела, по которому судили семерых главных гестаповцев в Кристиансанде. В норвежской судебной практике таких дел еще никогда не было – норвежцы судили немцев, граждан другого государства, обвиненных в преступлениях на территории Норвегии. В процессе участвовали триста свидетелей, около десятка адвокатов, норвежская и зарубежная пресса. Гестаповцев судили за пытки и издевательства над арестованными, отдельно шел эпизод о казни без суда и следствия 30 русских и 1 польского военнопленного. 16 июня 1947 г. все были были приговорены к смертной казни, которая впервые и временно была включена в УК Норвегии сразу после окончания войны.
Рудольф Кернер – шеф кристиансандского гестапо. Бывший преподаватель сапожного дела. Отъявленный садист, в Германии имел уголовное прошлое. Отправил в концлагеря несколько сотен членов норвежского Сопротивления, виновен в гибели раскрытой гестаповцами организации советских военнопленных в одном из концлагерей на юге Норвегии. Был, как и остальные его подельники, приговорен к смертной казни, которая впоследствии была заменена пожизненным заключением. Вышел на свободу в 1953 году по амнистии, объявленной норвежским правительством. Уехал в Германию, где его следы потерялись.
Рядом со зданием Архива стоит скромный памятник погибшим от рук гестаповцев норвежским патриотам. На местном кладбище, наподалеку от этого места, покоится прах советских военнопленных и английских летчиков, сбитых немцами в небе над Кристиансандом. Каждый год 8-го мая на флагштоках рядом с могилами поднимаются флаги СССР, Великобритании и Норвегии.
В 1997 году здание Архива, из которого государственный архив переехал в другое место, было решено продать в частные руки. Местные ветераны, общественные организации выступили резко против, организовались в специальный комитет и добились того, чтобы в 1998 году владелец здания государственный концерн Statsbygg передал историческое здание ветеранскому комитету. Теперь здесь, вместе с тем музеем, про который я вам рассказал, расположены офисы норвежских и международных гуманитарных организаций – Красного Креста, Amnesty International, ООН.
Топот многих ног, какое-то шуршанье, будто протащили что-то по каменному полу, глухие возгласы. И вдруг над всем этим отчаянный дискантовый крик. Он долго тянется на одной ноте и наконец неожиданно обрывается.
Все понятно. Кто-то сопротивляется. А его все-таки тащат в карцер. Опять кричит. Замолчала. Заткнули рот кляпом.
Только бы не сойти с ума. Все что угодно, только не это. «Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, лучше посох и сума…» А ведь первый признак надвигающегося безумия – это, наверно, именно желание вот так завыть на одной ноте. Это надо преодолеть. Работой мозга. Когда мозг занят делом, он сохраняет равновесие. И я снова читаю наизусть и сочиняю сама стихи. Потом повторяю их много раз, чтобы не забыть. И главным образом, чтобы не слышать, не слышать этого крика.
Но он все продолжается. Пронизывающий, утробный, почти неправдоподобный. Он заполняет все вокруг, делается осязаемым, скользким. По сравнению с ним вопли роженицы кажутся оптимистической мелодией. Ведь в криках роженицы затаена надежда на счастливый исход. А тут великое отчаяние.
Меня охватывает такой страх, какого я еще не испытывала с самого начала моих странствий по этой преисподней. Мне кажется – еще секунда, и я начну так же вопить, как эта неизвестная соседка по карцеру. А тогда уж обязательно соскользнешь в безумие.
Но вот однотонный вой начинает перемежаться какими-то выкриками. Слов разобрать не могу. Встаю со своего ложа и, волоча за собой огромные лапти, подползаю к двери, прикладываю к ней ухо. Надо разобрать, что кричит эта несчастная.
– Ты что? Упала, что ль? – раздается из коридора. Ярославский снова приоткрывает на минуту дверную форточку. Вместе с полоской света в мое подземелье вливаются довольно ясно произнесенные слова на каком-то иностранном языке. Уж не Каролла ли это? Нет, на немецкий не похоже.
У Ярославского расстроенное лицо. Ох, какая это все постылая обуза для мужицкого сына с поросячьей белобрысой щетинкой на щеках! Уверена, что если бы он не боялся проклятого Сатрапюка, помог бы и мне, и той, кричащей.
В данный момент Сатрапюка, видно, нет поблизости, потому что Ярославский не торопится захлопывать форточку. Он придерживает ее рукой и шепотом бубнит:
– Завтра срок тебе. Назад в камеру пойдешь. Перетерпи уж ночку-то. А может, возьмешь хлеб-то, а?
Мне хочется поблагодарить его и за эти слова, и особенно за выражение его лица, но я боюсь спугнуть его какой-нибудь недопустимой фамильярностью. Но все-таки решаюсь прошептать:
– Чего она так? Страшно слушать…
Ярославский машет рукой.
– Кишка у них больно тонка, у заграничных-то этих! Вовсе никакого терпенья нет. Ведь только-только посадили, а как разоряется. Наши-то, русские, небось все молчком. Ты-то вон пяты сутки досиживаешь, а молчишь ведь…
И в этот момент я ясно различаю доносящиеся откуда-то вместе с протяжным воем слова «коммунисто итальяно», «коммунисто итальяно…».
Так вот кто она! Итальянская коммунистка. Наверно, бежала с родины, от Муссолини, так же как бежала от Гитлера Клара, одна из моих бутырских соседок. Евгения Гинзбург — «Крутой маршрут» Отрывок.
